Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект - Зубова Людмила Владимировна

Кумачовый — кумашный — кумач

Словообразовательное разнообразие обнаруживают и слова с корнем кумач-: кумачовый — 2 раза (оба — в сатирическом изображении Царя из поэмы-сказки «Царь-Девица»), кумашный — 6 раз (из них 5 — в той же поэме), и кумач — 3 раза (из них 2 — там же). Для слов с этим корнем характерно сохранение связи с обозначением ткани:

А кумач затем — что крови Не видать на кумаче! (И., 267); В кумашной палатке Плывет без оглядки — С солдаткой (И., 430); Молодость! Мой лоскуток кумашный! (И., 186).

Косвенную связь с обозначением цвета царских одежд сохраняют эти слова в изображении Царя, причем стилистическая сниженность эмблематичного цветообознания (ср. традиционно-поэтическое пурпурный, пурпуровый) мотивируется покраснением Царя от пьянства и от внезапного потрясения:

— Веселитесь, наши верные народы! Белогривый я ваш Царь, белобородый. Круговой поднос, кумачовый нос, Мне сам черт сегодня чарочку поднес! (И., 397); Разом хмель пропал от этого сказу, Растаращился, что сом пучеглазый, Вздоху нету, — гляди, лопнет шаром. «Так в супружестве живем во втором!..» Дрожит сын, шепочет, Вином виски мочит, Хлопочет вокруг той горы кумачовой: Лик — шар сургучовый, краснее клопа. «Ох, батюшки, — так и ушел без попа!» (И., 400).

В контексте поэмы слова с корнем кумач- совмещают в себе и символическое обозначение огня, крови, народного восстания, поэтому атрибутивное парное сочетание Царь-Кумач, а также сочетание Русь кулашная — калашная — кумашная в ее заключительных строках синкретически включает в себя многоплановую символику красного цвета при обозначении народного бунта как стихии:

— Смеялся — плачь! — Грозился — трусь! Да, Царь-Кумач, Мы — Красная Русь! Твоя мамка мы, кормилка никудашная, Русь кулашная — калашная — кумашная! (И., 434).

Из всех слов с корнем кумач- только слово кумашный развивает в произведениях М. Цветаевой чисто цветовое значение, ни прямо, ни косвенно не связанное в контексте с названием ткани:

Белый стан с шнуровочкой, Да красный кушак. — Что за круг меж бровочек, Кумашный пятак? (…) Аль пастух полуночный Здесь жег костер? Али думу думамши — Да лоб натер? (И., 385 — о Царевиче перед свиданьем с Царь-Девицей).

Очевидно, такому семантическому преобразованию способствует фонетическое: превращение относительного прилагательного в качественное осуществляется легче благодаря изменению /чн/ — > /шн/ в корне слова.

Преимущественное употребление слов с корнем кумач-именно в поэме-сказке «Царь-Девица», по-видимому, объясняется ее особой стилистикой, ориентированной, с одной стороны, на фольклорную поэтику, а с другой — на стихию народного просторечия, в целом же — на народное сознание. Если пурпур — драгоценная ткань, то кумач — дешевая, распространенная в среде простого народа, связанная с его представлением об эталонной красоте и потому естественно становящаяся основой образности при обозначении красного цвета во всей совокупности его переносных и символических значений. Кроме того, сатирический образ Царя в поэме близок к образам царей из русских народных сказок и балаганных пьес. Это царь высмеиваемый, и поэтому естественно стилистическое снижение эмблематического цветообозначения (пурпурный — > кумачовый) и его переосмысление, основанное на народной символике кумача ('кровь', 'пожар', 'народный бунт'). Е. Фарыно, показывая принадлежность Царя потустороннему, «подземному», миру, выделяет в слове кумач и его производных еще и значение 'товар' — атрибут «гостя» — человека из другого мира (Фарыно 1985б, 117–119).

Анализ употребления этимологически родственных слов рдяный — румяный — ржавый — рыжий и их производных, а также однокоренных в современном русском языке слов пурпуровый — пурпурный — пурпур, багровый — багрец и кумачовый — кумашный — кумач позволяет сделать некоторые обобщения.

1. В поэтических произведениях М. Цветаевой развитие переносных значений слов цветовой номинации связано с жанровой и стилистической дифференциацией словообразовательных дублетов, существующих в языке.

2. Преобразование относительных прилагательных в качественные с абстрагированием собственно цветового значения обусловлено фонетической трансформацией основы слова.

3. Абстрагирование цветового значения слов активно осуществляется словообразовательной трансформацией прилагательных в существительные (ржа, ржавь, ржавость, рдянь, рденье, пурпур, багрец, кумач), такая трансформация большей частью сопровождается устранением адъективных суффиксов. Признак интенсивности цвета может абстрагироваться и глагольностью цветообозначения (рдеть).

Характер символического цветообозначения при наличии цветовых синонимов в ряде случаев обусловлен стилистически и идеологически, что определяется философией поэта и жанровой принадлежностью текста. Так, эмблематичность пурпурного цвета царских одежд служит у Цветаевой только отправной точкой для выражения нового значения — духовного лидерства, в свою очередь подверженного переоценке. «Царским» же цветом представлен кумачовый в его карикатурной трактовке применительно к образу сказочного Царя. Поэма «Царь-Девица» отражает народную трактовку кумачового, кумашного как символа народного бунта и стихии.

5. ГИПЕРБОЛА В ЦВЕТООБОЗНАЧЕНИИ

Поскольку поэтика М. Цветаевой — это во многом поэтика безмерности, безграничности, выхода за пределы, гипербола в ее творчестве — важнейшее средство передачи смысла («Преувеличенность жизни || В смертный час», «Преувеличенно, то есть: || Во весь рост» — И., 452). Гиперболичность цветообозначения может проявляться по-разному: формами превосходной степени прилагательных (белейший, наичернейший), сравнительными оборотами (Бузина глаз моих зеленей! — И., 313), метафорой (И, упразднив малахит и яхонт — И., 555), заместительным цветообозначением (Гак дети, в синеве простынь — И., 237), цветовой номинацией денотатов, цвета не имеющих (Так в воздухе, который синь — И., 237).

Формы превосходной степени образуются у Цветаевой разнообразными способами, возможными в русском языке — присоединением суффикса — ейш-, приставок наи-и пре- преимущественно от прилагательных черный и белый, изначально связанных с противопоставлением света и тьмы со всеми их коннотациями:

На дохлого гада Белейший конь Взирает в полоборота (С., 166); Пребелейшей Ариадны Все мы — черные вдовцы (И., 695);