Рассказы - Адам Нэвилл

к мешкам у меня начинают дрожать ноги. Беру оба под мышку. В другую руку мне суют металлическую коробку. Под замком виднеются маленькие красные циферки. Коробка холодная на ощупь и раскрашена в черные и желтые полоски.

— Поосторожней с ней, — говорит толстый папаша, передавая ее мне. — Это для сердец и печени. Понимаешь, мы ими торгуем. Они стоят дороже, чем ты.

Сын перекидывает через руку моток тяжелых цепей и берет черный полотняный мешок. При ходьбе из мешка доносится глухой стук — это бьются друг о друга деревянные дубинки. Отец несет в одной руке два стальных кейса, в другой — два пластмассовых ведра, вымазанных внутри красноватой грязью.

— Место то же, что и раньше? — спрашивает он.

— Следуйте за мной, — отвечаю я и направляюсь к служебной двери цокольного этажа. Войдя в здание, мы проходим между железных складских клетей, и за нами наблюдает деревянная лошадка с большими голубыми глазами и девичьими ресницами. Минуем белую дверь с табличкой «ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН», и цементный пол под ногами сменяется плиточным. Я веду поставщиков по выложенному белой плиткой коридору к душевой, где они и будут работать. Там всегда пахнет хлоркой, которой пользуются уборщицы-шептуньи. Они спят в кладовой среди бутылей, швабр и тряпок, а пользоваться комнатой для персонала им запрещено. Когда ночной вахтер, белый павиан, застает их там лыбящимися на телевизор, то поднимает рев.

Я отвожу поставщиков в большую душевую, до самого потолка выложенную плиткой и разделенную надвое металлической перекладиной с занавеской. С одной стороны располагаются раковина и унитаз, с другой пол уходит вниз к сливной решетке, над которой висит большая круглая душевая лейка. Здесь же находится привинченная болтами к стене деревянная скамья. Отец бросает на нее кейсы и свою маску. Голова у него круглая и розовая, как ароматизированные дрожжи, которые жильцы едят из квадратных порционных жестянок.

Сын кладет цепи на скамью и тоже стягивает маску. У него лицо хорька и усеянный прыщами вперемешку с неряшливыми волосками подбородок. Крошечные черные глазки бегают туда-сюда, а тонкие губы растягиваются в стороны, обнажая широкие десны и два острых зуба, будто он вот-вот засмеется.

— Чудненько, — произносит отец, окидывая взглядом душевую. Я вдруг замечаю, что у него нет шеи.

— Отлично, — добавляет сын-хорек, скалясь и сопя.

— А ночной-то спит, что ли? — спрашивает отец. Его жирное тело исходит потом под халатом и фартуком. Пот пахнет говяжьим порошком. Как и у сына, у него только два зуба — маленьких, желтых и острых. Когда он щурится, его крошечные красные глазки так и проваливаются в физиономию.

Я киваю.

— Это ненадолго, — заверяет Хорек и, хихикая, начинает расхаживать взад-вперед.

Я направляюсь к двери.

— Погоди-ка, погоди-ка, — окликает меня отец. Ты еще должен открыть для нас ту чертову дверь, когда мы будем заносить мясо.

— Ага, — соглашается Хорек, продевая цепи через проушины в мешках.

Отец открывает кейсы на скамье. Нержавеющая сталь поблескивает под желтыми светильниками. Инструменты аккуратно разложены по маленьким отделениям. В мире грязных грузовиков, старых мешков, ржавых цепей и кривых зубов кажется удивительным, какими нежными становятся толстые пальцы поставщика, когда касаются стальных лезвий.

Сын-хорек с восторгом наблюдает, как отец извлекает из металлического кейса два самых больших ножа. Затем развязывает тесемку на последнем мешке, где гремели деревяшки, и достает две увесистых дубинки. Берет их в руки и распрямляется, уставившись на меня. Его радует ужас на моем маленьком личике. Снизу дубинки испачканы чем-то темным, в некоторых местах дерево откололось.

— Давай веди их сюда, — командует отец, выкладывая на промасленную тряпку два секача с черными рукоятками.

— Ага, — отзывается сын-хорек.

Мы возвращаемся по плиточному коридору. Я иду медленно, поскольку не горю желанием видеть скот. Когда госпожа Ван ден Брук, шеф-резидентка, объявила о проведении банкета, я решил, что с дружелюбным лицом покажусь животным, когда их поведут в душевую. Иначе толстяк и его сын-хорек станут последними людьми, которых животные увидят в этой жизни, прежде чем их запихнут в мешки и затянут цепи.

Направляясь во двор, я вспоминаю, что толстяк говорил мне в прошлый раз. Когда под кожей синяки, мясо вкуснее. Для того и нужны дубинки — чтобы отбить мясо и напитать его кровью. Когда он сказал мне это, я захотел выскочить из Груут-Хёйса и убежать в ядовитую мглу, чтобы никто из обитателей дома никогда меня не нашел. У жильцов нет необходимости в свежем мясе. Как и персонал, они могли бы питаться мягкими желтыми дрожжами из баков, но жильцы богаты и могут позволить себе разнообразие.

Мы возвращаемся во двор. Наверху в нескольких квартирах уже зажегся свет. Я вижу темные шишки голов, выглядывающие из кухонных окон. Внезапно из восточного крыла, разрывая туман, доносится вопль. Это кричит маленький бабуин господина Хуссейна. Хорек вздрагивает. К крикам сидящего в клетке бабуина привыкнуть невозможно.

В кольчужной рукавице Хорька звенят ключи.

— На прошлой неделе мы обслуживали свадьбу. На Сент-Ян в де Мерсе.

Я не могу ничего ответить, поскольку меня мутит.

— Привезли восемь голов скота для барбекю. Папаша невесты был при деньгах. Тент себе поставил и все такое. Ну этот, как его, шатер. В саду, под стеклянной крышей. Мы с папой встали в пять утра. У них было гостей пятьдесят. Мы набили филе четыре холодильника. А перед этим еще весь день делали сосиски. Типа, для малышни.

Отыскав нужный ключ, он отпирает задние двери грузовика. Я знаю, что под свиной маской сияет улыбка.

— Срубили чуток шиллингов. В той части города на свадьбах можно неплохо подзаработать.

Когда Хорек открывает задние двери, я чувствую, как из грузовика вырывается теплый воздух. С ним приходят запахи мочи и пота, смешиваясь с химическим смрадом вихрящегося воздуха. Две маленькие фигуры забились в дальний конец кузова, ближе к двигателю, где теплее.

Я отхожу от открытых дверей грузовика и смотрю на поднимающиеся испарения. Их относит в сторону, и в прорехах проглядывают клочки серого неба. Должно быть, то смазанное желтое пятно — это солнце. Хотя с такими низкими тучами точно не скажешь. Эх, мне бы на небеса.

— Топай сюда, дурья башка! — кричит из фургона Хорек. Он забрался внутрь, чтобы вытащить скот. Сами животные на выход не рвутся.

Я весь съеживаюсь, будто Хорек сейчас вытолкнет оттуда льва. За белым бортом грузовика раздается шлепанье босых ног по металлу, а затем звон цепей.

Хорек выпрыгивает из фургона, обеими руками ухватившись за веревку.

— Вроде тупые, как пробка, но, похоже, чуют, что час их настал. Вылезайте отсюда. Пшли! Пшли!

Из грузовика вываливаются две бледно-желтых фигурки и