Юность Куинджи - Виктор Шутов

Куинджи поднимался от Марьино по широкой улице и чувствовал, как степной воздух уступает место специфическому горьковатому запаху пыли, неистребимому даже в тихие безветренные вечера. Он шел по обочине, ближе к изгородям, вызывая недовольное, ленивое урчание собак. Вымотанные за день жарой, они не поднимались на ноги, а лежали под тынами в вырытых ногтями неглубоких ямах.

За три–четыре дома до особняка Кетчерджи Архип замедлил шаги. «А вдруг встретится Леонтий Герасимович, — подумал он. — Что я скажу ему?» Но тут же выругал себя за проклятую робость. Уже взрослый, а привычка вечного наймита[61] дрожать перед хозяином, попом, купцом и просто богатым никак не проходит. Неужели богатством и деньгами оценивается достоинство человека? Но ведь ум и способности в лавке не купишь. «Почему я не могу на равных разговаривать с Кетчерджи? У него есть деньги сегодня, а у меня будут завтра, — снова подумал Архип. — Вот Вера не избегает меня. Выходит, не в деньгах дело. А может, она одна такая?»

Ему показалось, что девушка поджидала его за калиткой. Она выпорхнула на улицу, как только он подошел к дому. Схватила за руку и потащила за собой, говоря на ходу:

— У нас полно гостей, отцу не до меня. К морю хочешь?

Они свернули в переулок и вскоре оказались у знакомого обрыва. Их взорам открылась водная гладь. Резко очерченное лежащим внизу берегом и густо–синим горизонтом море было похоже на огромное чуть потускневшее стального цвета рябоватое зеркало. На него падали лучи ранних звезд и, матово поблескивая, качались на неслышных волнах.

Окутанные голубыми сумерками приближающейся ночи, Архип и Вера стояли у крутой тропинки и глубоко дышали, то ли от быстрой ходьбы, то ли от близости и охватившего их волнения. Она не отпускала его руку, крепко сжимала запястье узкой и нежной ладошкой. Он чувствовал ее тепло и боялся шелохнуться, чтобы не вспугнуть восторженного состояния. «Вот так бы все время рядом», — промелькнуло в голове.

Внезапно Вера прильнула к Архипу и прислонила голову к его груди. Скорбно произнесла:

— Архип, милый… — Отстранилась и, глотая слезы, поспешно сбивчиво продолжала: — Отец стареет, ему нужен помощник. Он хочет отдать меня замуж. Переписать на меня и на жениха все имущество и деньги. Я теперь не смогу быть вместе с тобой, а так хотела, так хотела…

К горлу Куинджи подкатил ком. Зачем она говорит ему об этом? Он понимал, осознавал и раньше, но сердце не желало смириться с мыслью, что Вера для него недосягаема, она дочь богатого купца. Все — деньги, деньги. Будь они прокляты! Жалкий, презренный бедняк, ему ли помочь этой доброй, красивой, беззащитной девушке? Был бы независим, имел бы деньги… Он обнял Веру за плечи и прижал к себе, повел от моря, от обрыва, с которого не взлетишь, как птица, а разобьешься насмерть. Она вздрагивала всем телом, плакала, но Архип не успокаивал — слова были бессильны что‑либо изменить… Завтра он уедет во что бы то ни стало! Быть в городе и знать, что рядом с нелюбимым человеком живет Вера, — не слишком ли большая цена для доверчивого и впечатлительного сердца. Нет, нет, нужно уезжать, и как можно дальше от Мариуполя, туда, где есть большие художники, где он сумеет учиться живописи, развивать свой талант, добиваясь высокого совершенства. А в родной город он приедет только тогда, когда достигнет поставленной цели.

Куинджи привел девушку к дому. Из растворенных окон неслись пьяные голоса, раздавались выкрики, кто‑то хрипло затягивал песню. Он с трудом произнес:

— Эт‑то, не надо плакать.

Повернулся и медленно пошел вниз по пыльной, пустынной и темной улице, все дальше удаляясь от шумного особняка разгулявшегося купца.

Утром с котомкой в руках, где лежали костюм, белье, скрипка и деньги, завернутые в тряпочку, он вышел на мариупольский тракт. Повлажневшими глазами посмотрел на Карасевку, на море, над которым вставало горячее августовское солнце, низко поклонился и зашагал вдоль пыльного шляха в сторону Днепра, надеясь в пути встретить чумацкий обоз.

Он благополучно добрался до Александровска, сел там на речной пароход и вскоре был в Херсоне. Отсюда каждое утро уходили в Одессу подводы и арбы, груженные зерном нового урожая. Архип на день нанялся грузить мешки, переночевал на пристани и с очередным обозом пошел в незнакомый портовый город.

Одесса к тому времени была крупным транзитным пунктом для товаров, прибывавших из‑за границы, и главным центром хлебного экспорта России. Более ста тысяч местных жителей — украинцы, русские, молдаване, греки, евреи, болгары, пришлые и приезжие, разноликие иностранцы придавали своеобычность многоголосому, пыльному и большому городу, раскинувшемуся на крутых берегах Черного моря.

Окраина города с одноэтажными домишками, огородами, садами, виноградниками напомнила Архипу родной Мариуполь. Такие же, как в нем, пыльные улицы, босоногие голосистые ребятишки, бездомные собаки, развешенные на кольях сети и неистребимый соленый запах моря и рыбы.

Только в центре Одессы, где Куинджи слез с подводы и попрощался с возницей, его глазам предстали величественные здания, увиденные впервые. От городской думы он пошел по Приморскому бульвару к площади, которую полукругом обтекали два многоэтажных дома с вогнутыми фасадами. В центре стоял памятник первому градоначальнику Одессы Решилье, а от него вниз, почти к самому берегу, сбегала широкая лестница с бессчетным количеством ступенек.

Куинджи медленно обошел вокруг памятника, внимательно вглядываясь в детали бронзовой скульптуры, в характерные черты лица. Затем спустился по лестнице к морю, сел на песок и долго разглядывал корабли, стоявшие у причалов. Черный дым лениво стелился над бескрайней лазурью, закрывая белые косые крылья парусников.

Архип разделся и вошел в воду. Долго и тщательно мыл голову — волосы от дорожной пыли стали жесткими, как проволока. Нырял, плескался, плавал до тех пор, пока не почувствовал усталости и голода. Посвежевший, взбодренный, надел чистое белье. Постелил перед собой серую хусточку, достал и положил на нее два огурца, кусочек старого сала, яйцо и краюху сухого коржа. Ел, посматривая на беспрестанно меняющуюся под раскаленным августовским солнцем водную гладь и припоминал зеленовато–мутное Азовское море. Здесь волны, как и в Феодосии, были словно шире, могучее и торжественнее, цвет их сочнее и глубже.

В полдень он пришел на Дерибасовскую улицу, широкую, замощенную булыжником, который блестел так, словно его натерли воском. У домов — тротуары, выложенные из серых каменных плит. Мимо проносились пролетки на резиновых шинах, расписные экипажи. Раздавались зычные и протяжные голоса кучеров:

— По–оп–берегись!

Дробный цокот копыт непривычно резко отзывался в ушах Куинджи. Он медленно шел вперед, то и дело останавливаясь у больших застекленных витрин торговых лавок и магазинов, сапожных, швейных и прочих мастерских с желтыми, зелеными, красными, синими вывесками, с повешенными над дверьми, вырезанными из жести кренделями, сапогами, шляпами…

Неподалеку от гостиницы «Лондон» за огромным оконным стеклом он увидел фотографии. Портреты усатых моряков при всех регалиях, надменных юнцов с огромными бакенбардами, смущенных барышень с высокими прическами и в шляпках, дородных дам с оголенными плечами и глубокими декольте.

На фотографиях Архип сразу обнаружил дефекты. На одной по краям были белые пятнышки, на другой — мундир в царапинах, на третьей — расплылось левое ухо. Он стал присматриваться к остальным, отмечая про себя недоделки, которые сам бы никогда не допустил. Из дверей фотосалона вышел невысокий мужчина в черном строгом костюме. Стал рядом с ним и вежливо спросил:

— Сударь, простите–с, желаете портрет заказать? Не сомневайтесь, исполнение достойное–с.

— Эт‑то, не вижу ретуши, — ответил Куинджи и повернул голову.

— Ах, вот как! — радостно воскликнул мужчина. — Вы знакомы–с с этим искусством?

— Почти два года…

— Прекрасно–с, сударь! Нам очень нужен такой человек. Господин Гешеле — мы у него работаем — расширяет свое дело. Открывает новые портретные заведения. Завтра утром он будет, приходите–с. Я доложу ему о вас, — говорил он торопливо, хватая Куинджи за рукав, будто опасался, что тот убежит. — Наше заведение — лучшее в Одессе. Нам господин Гешеле платит больше, чем другие. Заказчики у нас солидные–с. Видите, какая витрина! Дело поставлено на французский лад. Обязательно приходите–с!

Куинджи переспал в дешевой ночлежке и незадолго до открытия салона пришел на Дерибасовскую улицу. С противоположной стороны тротуара увидел, как двери салона отпер его вчерашний собеседник, а вскоре появился высокий господин в котелке и с тростью. Оглядел витрину, вывеску с крупными синими буквами на желтом фоне и зашел в помещение. Архип решил, что это и есть хозяин, и не ошибся. Когда он предстал перед Гешеле, тот пригласил его в небольшую комнату с узким окошком и увешанную портретами всевозможной величины. Разговор был коротким: Гешеле спросил, у кого молодой человек работал до этого.