Покой - Джин Родман Вулф

«Привидение привязано не к дому, мистер Смарт, – ответил он, – а ко мне».

После этого мы отправились спать – и, честное слово, я достал старый шаткий стул и подпер им дверь, прежде чем лечь в постель. Потом долго не мог сомкнуть глаз, прислушиваясь к каждому шороху в старом доме.

В конце концов наступило утро, и ничего не произошло. Я приготовил нам завтрак, но Мистер Т. просто отхлебнул немного кофе и сказал, что больше ничего не хочет. Достал из кармана своего черного костюма блокнотик и, пока я ел, начал писать в нем. Я подсмотрел, как мог; на перевернутых вверх тормашками страницах были символы, которые мы используем при написании рецептов. Я уже почти спросил, что же Мистер Т. изучает, как вдруг мельком увидел его лицо – его боль и сосредоточенность, и тогда понял, в чем дело. Он усердно искал лекарство от своего недуга, и после такого открытия я ни за что на свете не стал бы ему мешать.

Постепенно я доел свой завтрак и подумывал встать и уйти; но потом мне пришло в голову, что я наверняка побеспокою его, чего лучше не делать. Поэтому я просто налил себе еще немного кофе, и мы сидели вдвоем, наверное, минут двадцать. Он отложил карандаш – красивый карманный карандашик в золотом держателе – и спрятал лицо в ладонях. И мы сидели дальше. Затем Мистер Т. немного пошевелился – кажется, двинул локтем по скатерти, – и карандаш покатился. Он этого не заметил, и тот упал со стола на пол. Мистер Т. потянулся за ним, затем передумал (как мне показалось), посмотрел на меня и сказал: «Мистер Смарт, боюсь, вам придется поднять его». «Мистер Тилли, – ответил я ему так смело, словно у меня в кармане была тысяча долларов, – я фармацевт и планирую вскоре стать лицензированным фармацевтом. Я не возражаю готовить для нас обоих – это самое меньшее, что я могу сделать, чтобы рассчитаться за комнату и питание. Но если вы хотите, чтобы кто-нибудь поднимал ваши игрушки, вам следует нанять горничную».

«Вы думаете, что я высокомерен, – проговорил Мистер Т. – Это не так. Мой позвоночник стал негибким, мистер Смарт, а бедра сгибаются ровно настолько, чтобы я мог сесть».

Сами понимаете, после этого я поднял его карандаш, а затем мы отправились в аптеку и открыли ее. Было уже почти десять часов, и я немного удивился, почему Мистер Т. открыл заведение так рано накануне, но, конечно, все из-за женщины – той, что без рук. Она не просто случайно пришла к тому времени; все было обговорено, Мистер Т. приготовил лекарство и ждал ее, зная, что она появится рано. Я поразмыслил об этом еще немного и пришел к выводу, что она, вероятно, специально приехала в такое время, когда на улице не так много потенциальных зевак.

– Ви, у тебя чересчур самодовольный вид, – сказала Элеонора Болд.

– Кукурузная каша.[52]

(Все уставились на нее.)

– Кукурузная каша, – повторила тетя Оливия. – В тех краях ее подают ко всему, а с ветчиной – попросту всегда. Мистер Т. на минуту забыл об этом, когда делал заказ, и попросил кашу отдельно. Затем, когда принесли оба завтрака, он увидел, что там два блюда с кашей, и не осмелился съесть ни одно из них, опасаясь, что в какое-то подмешан препарат. Бедняга, сами понимаете, совершенно обезумел.

Однажды, много лет спустя – думаю, тридцать пять или сорок – я начал рассказывать эту историю Биллу Баттону, сотруднику агентства, когда он прилетел, чтобы представить мне подготовленную кампанию. Потребители отмачивали этикетки, чтобы снять их с банок, и первый человек в радиусе десяти миль, который сдаст шестьдесят штук, мог получить бесплатный цирк на день рождения ребенка или что-то в этом роде.

– Все помещается в один фургон, – рассказывал Билл, – даже слон. Слон механический, им управляет девушка, с помощью переключателей на спине. – Он поставил проектор на мой стол. – Хороший у вас кабинет.

– Спасибо.

Это и впрямь был хороший кабинет; я продублировал его в этом доме, и, если позволите, пожалуй, отнесу свои письменные принадлежности туда и снова поработаю за своим столом, как в старые добрые времена. Это будет первый раз, когда я буду писать за пределами привычной комнаты, но с наступлением весны мне больше не нужно оставаться так близко к камину.

Я нашел его! Должен сказать – со всей возможной откровенностью, – что не слишком надеялся на успех; с блокнотом и ручкой я пустился в путь по дому, будто сквозь джунгли. Но он близко, совсем близко. Надо пройти по меньшему из коридоров, изогнутому, отсчитать восемь или десять дверей и свернуть налево. Я запомню.

Здесь холодно. В глубинах дома по-прежнему царит зима. Окна (как у президента, у меня семь окон; у Чарли Скаддера и Дейла Эвериттона, моих заместителей, по шесть, у других вице-президентов – по пять) выходят на завод, и механизм календаря, должно быть, все еще работает: снаружи холодный, влажный весенний день, и я вижу, как вода капает с перил рабочей платформы, которая обвивает башенную распылительную сушилку № 3. На моем письменном столе, как полагается, несколько телефонов; корреспонденция, отложенная для меня мисс Биркхед, лежит поверх бювара. Однако прочитать нельзя; все прибито невидимыми гвоздями к столешнице.

– Это ваш основатель, не так ли? – Баттон изучал фотографию над барной стойкой в углу кабинета. – Придумал формулу оригинального продукта, а потом и название? Кстати, хороший бренд.

– Название выбрала моя тетя,[53] – сказал я.

Их свадьба была самой грандиозной – так все говорили – из когда-либо проходивших в Кассионсвилле. Я считал, что тетя предпочтет небольшую, частную церемонию, и это демонстрирует, как плохо я на самом деле ее понимал. Мой отец, который в то время находился в Стамбуле, заплатил за все, поскольку в завещании его собственного отца, как я узнал много позже, ему было приказано «не обижать Оливию». Наверное, он предоставил ей полную свободу действий. Я почти всю свою жизнь слышал, как эту церемонию обсуждали (конечно, всегда женщины).

Маргарет Лорн была одной из девочек с цветами. (Возможно, тетя предложила ей эту роль, решив показать – хотя бы отчасти, – что Маргарет не виновата в той победе, которую благодаря усердным и совершенно безотчетным стараниям ее матери мистер Макафи одержал над Оливией Вир.) Миссис Лорн в то роковое воскресенье, когда тетя хотела заставить мистера Макафи поверить, что она пытается перебить ставку, в конце концов отказалась от чека на том основании, что принять его означало бы торговать в священный день отдохновения, а потом намекнула, что вполне