Тайный воин - Мария Семенова

Сквара наново огляделся. Ну конечно. Лыкасик, одетый, сидел нахохлившись на своём лежаке – и крепко спал. Умаялся после лыжного бега. Сквара дотянулся, легонько тряхнул его за плечо. Воробыш вскинулся, спросонья мало не заорал, поднимая тревогу, но узнал Опёнка, вовремя закрыл рот. Нахмурился, потом улыбнулся – благодарно, виновато. Сквара уже не первый раз подумал о том, что в воинской учельне Лыкасика навряд ли оставят. Значит, придётся расставаться. А жалко.

Он зачем-то сунул разломанные кугиклы обратно под тюфяк, склонился над соседним топчаном. Подстёгин сын лежал, свернувшись клубочком и с головой закутавшись в одеяло.

– Вставай, братейко, – прошептал Сквара.

Ознобиша сразу проснулся, высунул голову, обрадовался:

– Сквара…

– Вставай, пошли.

– Куда?..

Но Сквара уже шагал в сторону двери. Ознобиша вновь спрятался было под одеяло. Всё же вздохнул, сел, свесил ноги, потёр ладонями лицо, быстро оделся.

Дикомыт ждал его за дверью. Когда Ознобиша вышел, Сквара подобрал с пола свёрнутый кольцами канат:

– Идём. Учитель позволил.

Окончательно проснувшийся Ознобиша нахмурился, хотел было заартачиться. В это время из-за угла появились двое межеумков. При виде ребят у двери предвкушение пропало с их лиц, парни приняли независимый вид, как ни в чём не бывало прошли дальше. Ознобиша снова вздохнул, потащился за Скварой.

Потом он стоял под стеной, глядя, как сверху, тяжело и медлительно разматываясь, валится длинное ужище. Сквара съехал вниз, ногами раскидал снег под стеной. Явилось комковатое пятно, ещё не растворённое оттепелями. Ознобиша попятился.

– Лезь! – велел Сквара.

Ознобиша замотал головой. Он думал, дикомыт раскричится, но Сквара вместо этого негромко сказал ему:

– Ты брата Ивеня спасать лезешь.

Ознобиша невольно представил… Переменился в лице… Всхлипнул, оскалил зубы, перепрыгнул страшное пятно, повис. Утвердил ноги, стиснул, стал подниматься. Сперва медленно, потом дело пошло.

– Я метать буду, – предупредил Сквара. И тотчас послал первый снежок, чувствительно достав братейку пониже спины. – Уворачивайся!

Ознобиша оглянулся было, на лице мелькнула обида, но мимо носа свистнул крепкий комок. Ознобиша на миг зажмурился от брызг, втянул голову в плечи, полез быстрее. Всё равно получил ещё и ещёжды – и принялся толкаться ногами, лукаться, прыгать… Представил: там, за стеной, на брата готовят верёвку, точат ножи… Глаза обожгли слёзы. Упрямые, отчаянные, злые.

Он миновал место, где беспомощно висел третьего дня, даже удивился. Себя, что ли, жалел? Когда они Ивеня…

Сквара, кажется, поспевал мишенить в него за всю шайку, но сюда, наверх, даже он докидывал через раз. Ознобиша стал примериваться к бойнице. Между ступенчатыми зубцами выглянул дозорный. Он держал в руках палку.

Ознобиша вдруг исполнился вдохновенной ярости и прянул вперёд: ну, убивай! Скидывай наземь! А не пропустишь и не убьёшь – задушу! загрызу!.. Потому что Ивень… царевна Жаворонок…

Дозорный начал замахиваться…

…И с немалой силой получил снежком прямо в грудь. Так, что аж покачнулся.

Как, что, откуда?.. Ознобиша быстро посмотрел вниз. Зря, конечно. Зато рассмотрел Сквару. У того висел мешком с плеч кожух, а в руке успокаивался тканый поясок, сработавший как праща.

– Лезь давай, – неожиданно добродушно проговорил межеумок. – Убитый я.

Ознобиша выполз на прясло. Другого каната всё равно не было, он потоптался, решил спускаться тем же путём, но ужище задёргалось. Снизу быстро лез Сквара. Ознобиша обождал его, поглядывая на «убитого» межеумка, собрал верёвку, и они со Скварой пошли обратно верхним путём.

– Вот об этом я тебе и твержу, – сказал Ветер. – Только ты слушать не хочешь.

Они с Лихарем стояли в Наклонной башне, превращённой временем, гнилью и жадными человеческими руками в гулкую пустую трубу. Здесь вечно гуляло жутковатое эхо, а если начинало дуть с моря, Наклонная ещё и выла, безнадёжно, угрюмо.

Туман висел над самыми головами, по каменным стенам текла холодная влага. Зато в маленькую бойницу было хорошо видно всё, что делалось на стене.

– Учитель, воля твоя… – пробормотал Лихарь. – Ты… разглядел ли, какими словами он паршука наверх гнал?

Ветер не пошевелился. Так и стоял, сложив на груди руки. Только вздохнул, глядя на прясло, где уже не было ни дикомыта, ни сироты.

– Брату на выручку послал, – ответил он погодя.

Умение постигать речи навзрячь, по губам, вручалось лишь старшим, проверенным ученикам.

– Учитель… – тихо сказал стень. – Ты всё грустишь…

Он пытался сделать брови домиком, не получалось.

Ветер наконец оглянулся. Досадливо смерил его взглядом:

– А ты бы не загрустил? Если бы воспитал прекрасного ученика, а потом был вынужден казнить его за предательство? Ты бы не загрустил?..

Повернулся и легко, нисколько не осторожничая, сбежал вниз по скользким обледенелым ступеням.

Лихарь понурился, ушёл следом за ним.

В пыльном каменном переходе было холодно, темновато и тихо. Мальчишки редко здесь бывали, а в такую рань – подавно. Сквара вдруг остановился:

– Что покажу!..

Завернул правый рукав кожушка, потом рубашки. Локотница была замотана тряпкой. Ознобиша заметил рукоять боевого ножа, торчащую из-под шерстяной полосы. С испугу он успел вообразить клинок в ране, но тут же понял, что нож был просто привязан.

– Ух ты!.. – вырвалось у сироты. Он так удивился, что только и придумал спросить: – На правой-то почему?..

– Потому, – со знанием дела объяснил Сквара, – что искать будут на левой.

Вытащил нож, рукоятью протянул Ознобише.

Тот с уважением взвесил оружие на ладони. Нож был правский. Длинный, тяжёлый, очень острый и страшный. Совсем не как те домашние ножики, которыми они когда-то стружили рыбу, ладили упряжь собакам, резали дерево. Этот ковался для человеческой крови, в нём чувствовалась сила, грозная и недобрая.

– Где взял? – тихо спросил Ознобиша.

Пояса им вернули давным-давно, однако пустыми.

– Учитель дал, – сказал Сквара.

Ознобиша, что называется, встал в пень. Он-то был навскидку уверен, что нож Сквара нашёл. Ну не украл же, действительно.

Но чтобы Ветер…

– Как дал? Почему?..

Сквара пожал плечами:

– Я тебе знаю? Вошёл, в доску бросил и обратно не взял.

Костяную рукоять покрывала резьба. На первый взгляд – листья и цветы, просто чтобы не скользила рука. Если всмотреться, в травяных завитках угадывались додревние андархские знаки, бытовавшие ещё прежде письма.

– «Волчий зуб и лисий хвост во имя Царицы», – разобрал Ознобиша. Помолчал, отдал нож, зачем-то вытер руку о штаны. – Учитель, значит…

Сквара нахмурился, почесал рубчик в левой брови:

– А что? Учитель и есть.

Ознобиша покраснел, остановился, хотел спорить… шорох и бормотание, раздавшиеся впереди, заставили обоих повернуть головы.

Из-за угла пролились неяркие отсветы, послышался старческий кашель. Мальчишки переглянулись. Им не было никакой нужды бояться приспешника, согбенного и седого. Иные из новых ложек никого, кроме своих же наставников, давно не боялись… Встречаться с Опурой не хотелось всё равно. Ознобиша даже оглянулся, прикидывая, как бы потихоньку исчезнуть, но сзади был только выход на стену и межеумок на прясле, который поймёт, в чём дело, и обязательно посмеётся.

Старик вышел из-за угла. Он держал в руках глиняную лампу, заправленную самым дешёвым маслом и оттого нещадно коптившую. Бесцветный взгляд подслеповато скользнул по двоим мальчишкам, замершим у стены. Сквара уже было понадеялся, что Опура, по обыкновению погружённый во что-то очень далёкое, вовсе их не заметит… Не свезло. Дед вдруг ахнул, попятился прочь. Огонёк метнулся на фитиле, испустил облачко сажи и едва не погас, а по стариковской штанине, оправдывая прозвище, начало расползаться пятно.

– Маленький Ивень!.. – Приспешник засеменил к Ознобише, но не дошёл: качнулся к стене, схватился за сердце. Клочковатая борода затряслась. – Вот счастье-то, наш маленький Ивень вернулся…

Не зная, куда деваться, Ознобиша беспомощно покосился на Сквару. Дикомыт с пристальным вниманием смотрел на старика, ожидая, что тот скажет ещё.

– Маленький Ивень, – отдышавшись, чуть спокойнее прошамкал Опура. – Я знал, молодой Ветер во всём разберётся и отпустит тебя. Он умный, Ветер… я всегда говорил… Такой добрый мальчик не мог натворить ничего скверного…

Настал черёд Ознобиши явить крепость рассудка.

– Дедушка, – люто кляня себя за то, что не разведал иного рекла старика, кроме презрительной клички, сказал сирота. – Что же я натворил? Что про меня говорили?