Философские обрывы - Иустин Челийский

в чем смысл мира? Особенно сильно и честно этот триединый вопрос поставлен в его новой книге «Перед великим молчанием» (Avant le grand silence)[83].

Как чудесный вопросительный знак идет человек сквозь этот мир. Чувствительный к мистерии мира, человек неисчерпаем в придумывании и постановке вопросов себе и миру вокруг себя. И на все его вопросы ответ один: великое молчание. Неужели только оно? Вселенная, природа, Бог отвечают молчанием великим и – увы нам! – возможно, и вечным. Великое молчание есть самый немилосердный ответ для измученного мыслителя. Он предпочел бы хотя бы какой-нибудь ответ, только не молчание, великое, упорное, жуткое…

* * *

По природе своего существа человек – это вопрошатель. Но очень часто вопрошатель трагический, ибо редко, и более чем редко, спрашивает он себя, что представляет собой то сознание, которое и создает вопросы, и отвечает на них. Только глубокие мыслители задаются этим вопросом. И немеют над ним. Метерлинк часто весь в этом вопросе. «Это сознание, – говорит он, – которым мы так гордимся, которое – все для нас, без которого бессмертие было бы для нас равно смерти, что оно такое в сущности своей? Быть может, это своего рода непрозрачная перепонка (une sorte de membrane opacue), новая ткань, паразит нашего мозга, навсегда отделяющий нас от остального универсума; самый зловещий дар наш, который заслоняет от нас реальность всего существующего?»[84]Сознание, которое в нас единственно и самым непосредственным образом «наше», которым мы суть мы, есть тем не менее в своей загадочной сущности, неизвестный иностранец в нас, чужеземец, кто знает, из каких миров пришедший, кто знает, из какой материи созданный. Наверняка она нежнее, чем сон, но тем не менее реальнее, чем камень. Если человек серьезно и честно задумается над природой своего существа и своего сознания, он должен почувствовать, что в ткань его существа вплетены бесчисленные и бесконечные силы. Как будто бы весь космос в одном огромном усилии собрался, сжался, сконденсировался в крошечное существо – и произвел человека. Макрокосм в микрокосме. И наоборот: в маленьком человеке живут все миры, все их тайны, и действуют все их силы. Кто распутает человека? Дешифрует его шифры? Разгадает его иероглифы? Метерлинк живо ощущает эту макрокосмическую сложность и таинственность человеческого существа. «Мы носим в себе, заявляет он, le resume целокупной истории всех миров»[85]. «Кажется, что человечество ведет не разум, и даже не чувство, но силы чуждые и неизвестные (forces etrangeres et inconnues). Быть может, оно испытывает влияние неких космических климатов, неких эфирных зон, сквозь которые оно проходит на своем пути в пространстве и времени. Только его коллективная глупость мешает ему всегда следовать руководству тех, которые, сознательно или инстинктивно, чувствуют, куда ведут человечество эти силы»[86].

Подавленный мистерией мира, как некими бесчисленными ночами, Метерлинк болезненно ощущает, что «человеческое сознание слишком мало, чтобы озарить своим светом непроницаемые тайны: то, что мы называем сознанием, человеческим сознанием, даже доведенное до последней степени могущества и совершенства, всегда очень ограничено, всегда сильно сужено в один круг, неясно освещенный, который почти никогда не превышает круга наших повседневных незначительных переживаний»[87].

Все существующее настолько усложнено, загадочно и таинственно, что не может существовать без некоей врожденной разумности. Ибо только некая бесконечная разумность может быть не только причиной существования всего существующего, но и условием его сохранения. Извлеките разумность из бытия, и все сорвется в небытие, извлеките ее из жизни, и все сорвется в смерть. Некое премудрое разумное начало, подобно нежнейшему флюиду, разлито по всем существам, от самых низших до самых высших, и по всем вещам, от самых простых до самых сложных, и оно поддерживает их бытие и жизнь. Видеть разумность только в человеке и отрицать ее во всем ниже и выше человека – оскорбительная близорукость и черствость. Метерлинк чувствует разумность цветка. И с полным правом. Цветок есть цветок – разумностью. Продолжите эту мысль, и она будет гласить: соловей есть соловей разумностью, пчела есть пчела разумностью, Бог есть Бог разумностью, свет есть свет разумностью, минерал есть минерал разумностью; все существующее существует только разумностью.

Если бы универсум не был бы разумен, говорит Метерлинк, он был бы мертв давно, более того – всегда, а это означает, что он никогда бы не существовал. Он существует только разумностью[88]. Свет неизбежно разумен (la lumière est nécessairenent intelligente), быть может, он есть сама разумность: во всяком случае, он есть самая очевидная манифестация разумности универсума [89]. А если бы Метерлинк эту свою мысль довел до ее естественного конца, до ее естественного совершенства, она могла бы быть этой евангельской мыслью: Слово (Логос) есть жизнь, Слово есть свет (Ин. 1:4, 9). А это означает: Слово, логичность = Разум, разумность есть энтелехия, сущность света, жизни и всего существующего, ибо все существующее – чрез Него начало быть (Ин. 1:3).

Для Метерлинка борьба между материалистом и спиритуалистом неразумна, потому что переход материи в дух и духа в материю непонятен и незаметен. Просто-напросто этого перехода и не существует. Бесконечно малое (l’infiniment petit) не духовнее бесконечно большого; и бесконечно большое (l’infiniment) не материальнее бесконечно малого[90]. Дух не начинается там, где заканчивается микроскоп, он присутствует во всем, что видит глаз[91]. И вот один громовый метерлинковский парадокс: стена гранита или кварца столь же духовна, как и мысль Паскаля[92]. А евангельская божественная мудрость благовествует: все чрез Слово начало быть (Ин. 1:3); все Им и для Него создано (1 Кол. 1:16). Он и есть духовность духовного, разумность разумного, жизнь жизни, материальность материального. Поэтому только в Нем возможна теодицея, и антроподицея, и космодицея[93].

Одна и та же загадка пронизывает все существа, все, что мы называем духом и материей. Если все есть материя, говорит Метерлинк, загадка не становится яснее, чем если все есть дух, более того, если все – материя и дух, если дух есть только материя и если материя есть только дух. Такого рода споры не приводят ни к какому результату[94].

Мысль – очень интересный и очень мучительный дар. Я бы сказал, что Метерлинку тяжело, что человек одарен мыслью. В огромном космосе, где действуют бесчисленные силы, мрачные и светлые, крошечная и малюсенькая человеческая мысль постоянно умирает в муках и – никак не умрет. Она бессмертна в умирании. В этом и состоит человеческая трагедия. Человек-гуманист, если бы имел больше честности и храбрости, использовал бы трагичность мысли для одного: чтобы совершить