Дневники - Николай Мордвинов

Наступают последние минуты жизни Нины. «Теперь молиться время, Нина…» — содрогаясь, произносит Арбенин и впервые теряет самообладание. Еще одна попытка сдержать себя, остаться судьей — признание о поданном на бале яде. И все. Далее не хватает сил даже у такого могучего характера, как мордвиновский Арбенин. Он рыдает, признается в любви. Не выдержала его душа взятого на себя непосильного груза — быть судьей и мстителем за торжествующее зло и пороки жизни. Перед нами — трагедия крупной человеческой личности, а не злодейство, совершенное несдержанной и страстной натурой.

После смерти Нины, потеряв последнее, что его еще связывало с жизнью, Арбенин — Мордвинов хочет только одного: знать истину, его терзают мучительные подозрения о невиновности жены. «Ужель я ошибался?» — воплем отчаяния звучит вопрос, обращенный к портрету Нины. Он пытается себя убедить: «ее невинность — ложно, ложно!» — и тут же опровергает самоутешение неумолимой логикой: «Я не поверил ей — кому же стану верить…»

Встреча с Неизвестным вливает в него силы. Увидев врага, он вступает в смертельный бой. Гордость и гнев, кажется, возрождают в нем прежнего Арбенина. Но подтверждение страшной догадки о невиновности Нины окончательно убивает его. Последний бессильный порыв ненависти: «Я задушу вас, палачи!»— и Арбенин — Мордвинов лишается рассудка.

Арбенин в фильме гибнет в неравной схватке с обществом, бросив ему вызов, выразившийся не только в откровенном презрении к окружающим его людям, но прежде всего в попытке противопоставить привычному лицемерию, лжи, подлости светской черни высокое и чистое чувство, веру в красоту человека. Так возник эпиграф фильма: «Восстал он против мнений света один как прежде… и убит!»

Не изменяя своей творческой манере, Мордвинов в фильме «Маскарад» стремился к «укрупненности» чувств и страстей Арбенина. Они здесь всепоглощающи, огромны, почти «надчеловечны». Мордвиновский герой в одних сценах напоминает огнедышащий, извергающийся вулкан, в других — заставляет поражаться ювелирной нюансировке тончайших Переливов чувств и настроений. Актер откровенно симпатизирует своему герою, не скрывая и не затушевывая при этом всей противоречивости, сложности и обреченности его натуры. Арбенин на экране недемоничен, по-человечески красив и по-человечески же несчастен.

Заканчивая статью, хочется еще и еще раз выразить сожаление о том, что Николай Дмитриевич так редко снимался в кино. Ведь приглашали его значительно чаще, особенно в годы творческой молодости. С ним собирались работать вместе Эйзенштейн и Пудовкин, Довженко и Ромм и некоторые другие крупнейшие мастера. Что же помешало этому?

Причины были разные, и чаще всего это была повышенная требовательность художника к самому себе, иногда граничащая даже с недооценкой своих возможностей и сил, с излишней творческой скромностью. Он избегал сниматься одновременно в двух ролях и, дав согласие работать в одной картине, как правило, отказывался от другого предложения, подчас не менее заманчивого.

В этом сказались и своеобразие работы Мордвинова над ролями, его специфические особенности как актера — полная и бескомпромиссная отдача образу в период его создания, необходимость длительного «вживания» в характер персонажа.

Очень высокие требования предъявлял Мордвинов и к драматургии роли, к ее идейно-художественным качествам и значимости. Это было связано в первую очередь с присущим актеру постоянным ощущением огромной ответственности перед зрителем, тем более перед многомиллионной аудиторией кинематографа. Особенно обострилась его даже несколько щепетильная взыскательность к материалу роли в последние годы жизни.

Но вклад Николая Дмитриевича Мордвинова в искусство кино определяется, конечно же, не количеством исполненных ролей, а той темой высокой романтической красоты человека, которую он принес на экран, той исключительной культурой актерского мастерства, той мерой творческой самоотдачи, которые были ему присущи везде и всюду.

Мордвинов горячо любил жизнь. Чувствовал и понимал природу — волновали его задумчивые разливы среднерусских рек и озер, где все проникнуто спокойствием и величавостью, так импонирующими русскому характеру, неравнодушен был он и к мрачным и гордым утесам Кавказа, навсегда неразрывно связанным с родной его сердцу поэзией Лермонтова.

Но больше всего он любил человека. Самозабвенно верил в красоту человеческой души, в безграничные его способности и великую силу. Верил, что человек рожден для добра и счастья. Поэтому так хотелось ему наделить своих героев смелыми душевными порывами, благородными чувствами, возвышенными страстями.

Романтика Мордвинова шла от его восхищения человеком. Его не удовлетворяли будничность, неопределенность, половинчатость. Он стремился выразить тот максимальный взлет интеллекта и души, на который способен человек, старался подчеркнуть в своих героях все яркое, могучее, самобытное.

И. Л. Андроников

Лучший Арбенин

Сказать, что Николай Дмитриевич Мордвинов сыграл Арбенина хорошо и даже что он сыграл его лучше всех виденных мной исполнителей, — это значит не сказать главного. Ибо то, чего он достиг, гораздо важнее и представляет собой явление принципиальное. Но тут надо рассказать хотя бы немного о судьбе «Маскарада».

Известно, что при жизни Лермонтова на эту трагедию было наложено цензурное запрещение. Созданная для русского романтического театра, она прошла мимо этого театра, так же, как пушкинская драматургия. Пушкинские и лермонтовские пьесы были рассчитаны на актеров романтической школы, на публику, воспитанную в традициях классицизма и романтизма. Но поскольку в 30-е годы они сыграны не были, ключ к ним оказался потерянным. И когда цензура «Маскарад» наконец разрешила, на сцене господствовала драматургия Островского, на смену ей пришел театр Чехова, потом Горького. Законы романтической сцены были отвергнуты, раскрыть романтику Лермонтова оказалось уже невозможно. И «Маскарад» все более отдалялся во времени. Надежды найти к нему ключ становилось все меньше. Только Петербург с его традициями «театра страстей», которые продолжали несколько знаменитых актеров, мог бы отважиться на реконструкцию лермонтовской драматургии. И действительно именно в Петербурге, на сцене Александринского театра вслед за лермонтовской трагедией «Два брата» был впервые полностью осуществлен «Маскарад». Его поставил Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Премьера прошла в самый канун революции, в феврале семнадцатого года.

В ту пору осмыслить лермонтовскую эпоху с позиций исторических было еще невозможно. И сам Лермонтов и поэзия Лермонтова оставались тогда за семью печатями. Реплики чеховского Соленого в «Трех сестрах», хоть и сгущенно, но по существу очень точно передавали распространенное в те годы представление о Лермонтове.