Дневники - Николай Мордвинов

«Послушай, Нина!..» — и звучит исповедь, последняя надежда убедить, найти взаимопонимание. Слова едва поспевают за потоком трепетных мыслей и чувств. Сам себя разжигая, Арбенин — Мордвинов переходит в противоположное состояние: «Но если я обманут…» — восклицает он, и теперь уже создает непреодолимую преграду между собой и Ниной. Теперь он обращается не только к ней. Мы понимаем, что страшный гнев Арбенина выходит далеко за стены этих комнат. Он бросает обвинение все той же бездушной и жестокой толпе, которая еще недавно окружала его. Он даже смотрит не на Нину, а куда-то дальше, сквозь нее. «Вы дали мне вкусить почти все муки ада…» — это уже адресовано холодному казенному Петербургу, опустошившему в нем, Арбенине, веру в добро и справедливость.

По чисто прокатным соображениям (из-за чрезмерной длины метража фильма) в последней редакции опущены такие важные для развития образа Арбенина сцены (кстати, великолепно снятые и сыгранные), как чтение Арбениным письма и разговор с Казариным, приход в дом к Звездичу и встреча там с баронессой Штраль. Вследствие этого в фильме оказалась ослабленной линия, связанная с той ролью, которую сыграло в приближении роковой развязки драмы светское общество.

После сцены объяснения с Ниной мы встречаемся с Арбениным — Мордвиновым уже только в сцене карточной игры у N. Актерское исполнение отмечено здесь такой удивительной психологической точностью и глубиной, которая поражает даже у такого художника, каким был Николай Дмитриевич.

Кульминацией сцены актер делает рассказ Арбениным «анекдота». Мягко, как будто спокойно начинает он. Но подчеркнутая внимательность к князю, частые и пристальные взгляды на него выдают внутреннее кипение. Выдают состояние героя и руки — как-то слишком четко перебирают они карты, тасуют их. Мордвинов говорил о руках своего Арбенина, что пальцы у него «думают», «кожа на пальцах такой чувствительности, что они ощущают тиснение карты», «читают» каждую карту, не глядя на нее».

Душевное смятение Арбенина — Мордвинова, нарастание гнева и решимости можно обнаружить и по некоторым другим нюансам его поведения — все смеются, он лишь слегка улыбается какой-то неопределенной, грустной улыбкой. «Князь, вы игру забыли…» — снова покровительственные интонации слышатся в голосе, как когда-то при встрече в игорном доме, но теперь в них явственно проступает и иное: ирония, презрение, ненависть.

Каждую секунду меняется в этой сцене душевный настрой мордвиновского Арбенина. Едва сдерживаемое нервное возбуждение героя актер передает, не только точно и тонко, ной с каким-то поразительным изяществом, грацией, музыкальностью.

«О, мет…» — с горечью и почти с сожалением отвечает он на вопрос Казарина: «Так помирились?» И тут же — уже жестоко и твердо: «В (каком указе есть закон иль правило на ненависть и месть?». Наступает зловещая пауза, в тишине слышится лишь тревожный шелест карт. А потом — конец — игре. Арбенин отбрасывает все условности, светский этикет. Гнев сотрясает его, но он держится с гордым достоинством и с презрением бросает карты в лицо Звездичу. Он мстит за все — за поруганное человеческое отношение, за утрату последней веры, за крушение еще теплившихся надежд и иллюзий.

И, видимо, не ощутив удовлетворения местью, Арбенин — Мордвинов тяжело опускается в кресло. Кажется, он постарел за эти несколько секунд, почувствовав свое бессилие, всю тщетность и бессмысленность своей вспышки, своего гнева. Трагически скорбна его фигура с низко опущенной головой, закрытыми глазами и крепко стиснутыми на груди руками. На вопрос взбешенного Звездича: «Вы человек иль демон?!», он отвечает не ему, а скорее себе, отвечает вдруг спокойно и потому в данной обстановке особенно страшно и значительно: «Я? — Игрок!..»

Поседевшим появляется Арбенин на балу. Он уже не в силах, да и не хочет скрывать свое душевное состояние. Вот он во время пленительного элегического вальса, задумавшись, стоит у колонны, провожая долгим взглядом танцующую Нину, как бы прощаясь с ней. Несколько раз качнул головой в ответ своим мыслям. Колкие взоры проходящих, их насмешливое, как ему кажется, любопытство выводят его из забытья, возвращают в мрачную реальность.

Будто в полусне, пошатываясь, нервно сжимая в руках перчатки, медленно ходит Арбенин по опустевшему залу во время романса Нины. Горе согнуло его, безуспешные поиски выхода из создавшегося непереносимого положения, кажется, отняли последние силы. Неслышно приближается он к роялю. «Что ж, продолжайте…» — слова, обращенные к Нине, звучат вдруг нежной мольбой, точно хочет он, борясь с собой, упросить ее стать прежней, вернуть невозвратное.

Нина просит мороженого. В состоянии полной отрешенности, роковой обреченности Арбенин — Мордвинов высыпает яд. Но через секунду в нем снова начинается внутренняя борьба, им вновь овладевают противоречивые мучительные чувства. На слова Нины: «Душ непорочных нету» — он задумчиво, как бы вспоминая о чем-то светлом и уже очень далеком, отвечает: «Я думал, что нашел одну…» — и тут же с откровенным раздражением и злой иронией продолжает: «…в свете лишь одну такую отыскал я…. Тебя». Взяв из рук жены пустую розетку, Арбенин на мгновение теряется, его охватывает почти раскаяние: «Ни капли не оставить мне! Жестоко!..» «Но пусть никто не гибнет за нее» — в нем побеждает вера в кажущуюся необходимость, справедливость совершенного.

Еще разительнее противоположные состояния, терзающие душу Арбенина, в сцене смерти Нины. Герой напоминает здесь обнаженный нерв. Импульсивно ловит он каждое слово Нины, каждую перемену в ее лице. «Что значит поступить хоть раз неосторожно», — произносит она. «Неосторожно!.. О!» — вздохом боли мгновенно реагирует Арбенин. А потом ледяным, страшным голосом говорит о том, что «жизнь — вещь пустая», и говорит это не столько ей, сколько делает вывод для себя, подводит итог своему жизненному пути.

Просьбу Нины послать за доктором он обрывает жестоким: «Не пошлю». И через несколько секунд с каким-то убийственным спокойствием констатирует: «…осталось полчаса». Актер снова не поддающимися описанию тончайшими штрихами дает понять, что это вовсе не хладнокровие и бездушие убийцы, что и здесь его герой, напрягая железную волю, лишь заставляет себя быть до конца судьей, беспощадным и недоступным состраданию, но что и это тоже маска, за которой скрывается самое неподдельное и глубокое человеческое горе.

Наступают последние минуты жизни Нины. «Теперь молиться время, Нина…» — содрогаясь, произносит Арбенин и впервые теряет самообладание. Еще одна попытка сдержать себя, остаться судьей — признание о поданном на бале яде. И все. Далее не хватает сил даже у такого могучего характера, как мордвиновский Арбенин. Он рыдает, признается в любви. Не выдержала его душа взятого на себя непосильного груза — быть судьей и мстителем за торжествующее зло и пороки жизни. Перед нами — трагедия крупной человеческой личности, а не злодейство, совершенное несдержанной и страстной натурой.