Затылоглазие демиургынизма - Павел Кочурин

Дедушку вызвали в район к самому "Первому". Он сказал, как все было. И что Трошку обменял на тощую телку, весом меньше. Но дело уже попало к прокурору. Саша Жохов не дремал, рад был насолить Корню… Павел Семенович дал письменное показание, что Трошку он самолично увел с председательского двора как породистого бычка… И все же председателю, не зоотехнику, зоотехник от МТС, указали: "Случайной породой из частного сектора нельзя засорять колхозное стадо".

Трошка остался на Моховской ферме по настоянию Павла Семеновича. На "нелегальном положении". Анна переживала, боялась, как бы его не сдали на "мясозаготовку".

Кому-то не было покоя. Не успели улечься пересуды с Трошкой, как в колхоз нагрянула комиссия. Поступила жалоба на председателя: обособил свое Мохово, ферму комбикормами завалил, а другая скотина на соломе… У самого корова с баснословными удоями. С фермы молоко за свое сдает. Доярки-то кто? Своячки… И старое: Куркуль окружил себя бывшими кулаќками да подкулачниками, среди которых бывший сосланный кузнец Галибихин.

Тут уж взъярился Павел Семенович. Его распоряжение держать моховских коров на особом рационе. Пошел в райком к "Первому" и потребовал пресечь клевету. Колхозно-эмтеэсовского зоотехника поддержал Сухов. И все же дедушке, опять только ему, внушили: "Корма распределять равномерно на все фермы". Взяли выводы комиссии, которая неделю держала в напряжение весь колхоз, под свой особый контроль. В сараях моховской бриќгады ополовинили сено. И Павел Семенович тут не мог воспрепятствовать: око уполномоченных от райкома недреманно. Удои на Моховской фермы упаќли больше, чем на половину. И на других фермах от моховского сена не прибавили. Опять строгий спрос с председателя: почему допущено снижеќние сдачи молока по колхозу? Объяснений выслушивать не хотели: "Это уж ваше дело, вы председатель, вот и выправляйте положение". Будто и не было никаких комиссий и строгих указаний.

В тот же год увеличили Большесельскому колхозу план сдачи по зерну. Район, как всегда "горел'' со сдачей. Своего фуража колхоз совсем лишился. Ветряк уже не махал крыльями. Разве изредка запускал мельницу дед Галибихин для размола зерна моховцев со своих овинников.

Павел Семенович впервые с какой-то безнадежностью высказался:

— Руки опускаются, Данило Игнатьич. Ровно снайперы под прицелом тебя держат, головы поднять не дают. Нарешают в пылу совещаний, наблудят, а потом требуют беспрекословного исполнения абсурдных решений.

Дедушка успокаивал зоотехника, сам-то он уже свыкся:

— Переживется, образуется. А нам свое крестьянское дело надо исхитряться делать по-крестьянски — "запротив", где можно поступать. Это наука Старика Соколова Якова Филипповича. Беда, что приходится выкручиваться и так правды ждать. Кривда-то изойдет, а Правда, хоть и на задворках, но с нами останется. Так выходит, худо вот быть в настоящих передовиках, не бумажных. Бумажные в сговоре и начальством. А ты белая ворона. Отстающие, как воры в законе и подсмеиваются над тобой, а ты горюй.

В Большом селе как жили без особого настроя, так и продолжали жить. Верно, что бедноте нечего терять — пролетариат!.. Раньше хоть надеялись, а тут какая надежда, раз в себе вера иссякает.

На что Старик Соколов Яков Филиппович к любой беде с шуткой, как и сам дедушка, а тут рассудил по-своему серьезно.

— Оно, Игнатьич, если опуститься мужику, свое радение перед землей забыть, значит не жить по-людски и внукам долгое время. На нас завтрашний мир держится. А стараться угождать слепо — землю и небо смешить. Они ведь на нас поглядывают как сущие властелины. А нас вот понуждают по лошадиному жизнь влачить, в рот те уши… На клячу клажа меньше, а на мерина, если без меры наваливать, изъездишь в клячу. И одно остается — на живодерню отправляться… Доим-то мы ведь не коров наших, а само государство… Не хозяева мы. Нет, не хозяева, прожиточники…Долго вот и не протянем так, изживемся. И начинай тогда все сначала, вспоминай, как деды-прадеды землю свою кормилицу любили, чему нас отучивают.

Дедушка страдал, а когда он страдал, то больше молчал. Говорить тут, что в воде мутной кричать. Крикнешь и проглотишь дерьмо.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Пришла вроде бы небольшая радость — колхозам района дали электрический ток. Подключили к государственной электросети. В избах вспыхнули висевшие по четыре года, как фиги на веревочке, электрические лампочки, засиженные от неверия в них мухами. И кино стали показывать без оглушительного тарахтения на все село бензинового движка. Докатилась, наконец-то, кувыркаясь на ухабинах, и до замшелой деревни техническая и культурная революция. Вспыхнула лампочка Ильича.

Лампочки в серых избах сверкали ярко, но живого тепла и света они мало давали мужику-колхознику. Так внешнее сверкание для равнодушного созерцания. Что-то другое еще требовалось, чтобы душа с этим светом слилась. Не хватало свободы для вдоха и выдоха в сдавленной какими-то невидимыми путами груди. Сердце и ныло без воли у истовых хлебопашцев, а зимогорье всегда ко всему было безразлично. Светит — и ладно, чего еще надо.

Тут же разом свершилось и другое событий. Все именно как-то разом свершается, а не происходит по естественной необходимости. Парторг колхоза, с которым у дедушки были, можно сказать, ровные деловые отношения, пошел на повышение. Тому поспособствовал зоотехник Павел Семенович. Скорее всего, может, из-за каких-то своих побуждений угодить человеку. Для всех других это событие — не больше чем отъезд гостя из соседнего дома. Для дедушки беспокойное ожидание — каким-то новый будет?

Дедушка-председатель не сетовал на своего парторга. Понимал, ему предписано таким быть, каким велят. Со старым председателем "тысячником". У парторга царило одинаковое понимание своих задач-обязанностей. Не дела, а именно задач-обязанностей. Что как велено, так и делай без раздумий. А дедушка — моховец. Как говорили о нем, со своим ноќровом. И парторгу надлежало самовольство Корня сдерживать, а то и преќсекать. Во всей шумной катавасии с бычком Трошкой и Моховской фермой, парторг ухитрился остаться в стороне, будто и не в колхозе это проиќзошло, а решением усматривалось.

Павел Семенович тоже с вожаком колхозных коммунистов старался не конфликтовать. Тут он, скорее берег дедушку. Какой бы ни был разлад с парторгом — сразу же доходило до райкома, до "Первого". Выкручивался председатель. По этой же причине и Старик Соколов Яков Филиппович как бы оставался в стороне, с виду поддерживая парторга, защищая своим "методом запротив" дедушку. Парторг был еще молод, но не прост и не так наивен. Переведен на партийную работу в колхоз как переросший комсомолец из какого-то "загот". Шутили "яйца". По фамилии, имени и отќчеству его никто не называл, разве редко кто, и то из начальства. И прижилось к должностному партийному колхозному должностному лицу безымянное обращение: "товарищ парторг". Прямым виновником тому был Ленька Смирнов, эмтеэсовский тракторист. Как слились колхозы, Ленька зашел к нему по своему делу, сказал: "Не знаю вот еще вашего имени и отчества и фамилии, товарищ парторг". В ответ услышал: "А просто — товарищ парторг". И добавил: "По-деловому". Ленька, слывший балагуром, это и раструбил язвительно: "У нас появился "просто парторг". Способствовало этому и то, что "просто товарищ парторг" вел себя как бы по методе Старика Соколова Якова Филипповича "запротив", только как бы выказывал "методу" с обратной стороны. Способствовало этому еще и то, что подлаживаясь к дедушке-председателю, в то же время "хитро" исполянл инструкции-распоряжения, зачастую подводя дедушку. И с глазу на глаз наивно выкручивался перед ним: "Иначе нельзя было, Данило Игнатьич, сами понимаете". И дедушка понимал. откровенности не было, отношения утвердились, как между людьми официально-должностными. Павел Семеныч, видя это, и порекомендовал при подвернувшемся случае "просто товарища парторга" на повышение — в политотдел МТС, полагая, что он там больше сгодится.

Секретарем парторганизации колхоза, к удивлению всех, избрали Старика Соколова Якова Филипповича. Идею о его кандидатуре опять же подал Павел Семенович, зоотехник. Сухов Михаил Трофимович, второй секретарь райкома, поддерживал. Тут и Ключев Авдей Федорович, считавший Яшку Старовера кулацким прихвостнем, руку на собрании приподнял за него. Так, в роде как невзначай, незаметно. Никто в колхозе не мог и предположить, что Староверская Борода станет у них партийным секретарем. С одобрительным удивлением тут же разнеслось, что эта Борода уж никому в рот глядеть не станет. Он, в рот те уши, и супротив начальства слово найдет, которому поверят. Тайные силы ему помогают. Глядеть в рот никому не станет, и в ухо ему никакой кляузник-затылоглазник не нашепчет. Не подпустит к себе таких. Он их насквозь видит. И с начальством большим поладить может, сила в нем такая, не чета другим.