Далеко от Москвы - Василий Ажаев

Стекло обмерзало, мешая Залкинду следить за дорогой — он одной рукой счищал иней. Алексей откинул голову и закрыл глаза.

Давно уже город с его длиннейшими кварталами стандартных деревянных домов остался позади. Некоторое время дорога вилась среди двух гряд заснеженных сопок. За последней сопкой сразу открылся заводской район на обширной равнине: правильно спланированные улицы, мощеная мостовая, тротуар из асфальта, большие четырех и пятиэтажные кирпичные дома, десятки каменных корпусов, окруженных высокой оградой.

— Как думаешь, Алеша, куда я тебя привез? — Залкинд не удержался от легкой насмешки. — Помнишь, ты по приезде фыркал: слишком много шумели, мол, про Новинск, совсем это не город, а просто строительная площадка! Ну-ка, присмотрись! Заводские корпуса, жилые кварталы, клубы, больница. Видно даже из машины. А если бы ты догадался побывать здесь лет восемь назад, то увидел бы несколько нанайских фанз и глухую тайгу...

В большой приемной их остановила девушка-секретарь:

— У директора недавно началось совещание. Вы меня извините, товарищ Залкинд, я у него спрошу, как быть. — Она тотчас же вернулась, оставив дверь в кабинет открытой. — Просит зайти.

Терехов — подтянутый и стройный, с чисто выбритым молодым лицом, одетый в новый синий костюм, поднялся им навстречу из-за своего письменного стола. Встали и все, кто присутствовал здесь.

— Разговор у нас очень короткий, — сказал Терехов Залкинду. — Если не возражаете, мы продолжим, нам нужно еще десять минут.

— Разумеется, — согласился Залкинд. — Мы послушаем. Интересно, по какому поводу происходит совещание на энском дальневосточном заводе боеприпасов в знаменательный день седьмого ноября.

— Тебе известно, Михаил Борисович, что последнее время мы усиленно занимались подготовкой завода к переходу на новую ступень в выпуске спецпродукции. — Терехов говорил спокойно, вглядываясь то в Залкинда, то в Ковшова. — Именно сегодня, седьмого ноября, мы вводим три крупных новшества: конвейер — в литейном цехе, поток — в механическом и часовой операционный график — на всем заводе. Все цеха с утра на сталинской вахте. Сейчас идет к концу первая смена, и мы уточняем результаты.

Совещание продолжалось. Терехов вел его стремительно. На доклад отводилась одна-две минуты, кто бы ни докладывал — мастер цеха, технолог или главный инженер. Сущность дела все понимали с полуслова, требовалось только сообщить итог, изложить неполадки и свои претензии.

Не повышая голоса, не употребив ни одного бранного слова, он распекал начальника технического снабжения:

— Я бросаю вам сегодня упрек от имени всего завода. Вы вчера обещали достать олифу к утру. Где она? Вы нас подвели. Если не могли достать, то и не надо было обещать. У нас дело не пойдет, если я и главный инженер наймемся к вам в помощники. Ведите свое дело сами.

После секундной паузы он повернулся к главному диспетчеру и начальнику механического цеха:

— А вы не поняли сути часового операционного графика. Она состоит в том, чтобы каждый час знать точно — ритмично ли идет производство, сколько деталей сделано за час, в какой операции отставание, где нездоровый скачок вперед. Вы же не сумели даже сосчитать сделанные за смену детали.

Отпустив людей, Терехов с улыбкой подошел к сидевшим в стороне Залкинду и Ковшову.

— Из того, что я брюзжал здесь и ругался, не делайте вывода, что у нас совсем плохо идет работа. Совсем наоборот. Первая смена дала нам сегодня сто сорок процентов выработки по основным цехам, это на двадцать процентов больше, чем вчера. День удачный, и я очень доволен. Кстати, не забудь, Михаил Борисович, мы — первые в крае переходим на поток и часовой график.

— Нельзя этого забыть, Иван Корнилович, — откликнулся Залкинд.

— Наверное, проверить захотите, выполняет ли Терехов ваши заказы? — обратился Терехов к Алексею. — Не боюсь — проверяйте... Заказ на опрессовочные агрегаты принял и передал конструкторскому бюро.

— Сегодня проверять не будем. Ты звал в гости — мы и приехали. У нас на стройке период сотворения мира, все еще в дыму и кипении. У вас уже другая стадия — все раскрутилось. Сам покажешь?

— Только сам. Легче отбиваться в случае чего!.. Но прежде выслушай мою жалобу. Я тебе звонил, но никак не заставал в кабинете.

— Жалобу? Тебя обидели? Что-то непохоже. На кого жалуешься?

— На горком. Загрызли меня товарищи...

— Интересно, — оживился Залкинд.

— Я тебе однажды рассказывал. Техникой я владею достаточно, могу свободно вести эту сторону хозяйства и без главного инженера. Но я обнаружил несостоятельность в вопросах экономики. Тут я должен слепо полагаться на своих экономистов и бухгалтеров. Они, к примеру, принесут мне план или баланс, и я должен, стало быть, только подмахнуть. Попытался вникнуть — не выходит: не понимаю, цепляюсь за второстепенное, за цифры, которые сами лезут в глаза. Подумал, подумал и решил пополнить свое образование: оформил документы и поступил на заочный факультет планово-экономического института, на третий курс.

Терехов достал серебряный портсигар, предложил гостям папиросы и закурил сам от крохотной зажигалки — хромированной блестящей модельки мины.

— На днях из института пришли первые контрольные работы, — продолжал он. — Вечерком собрал я кой-кого из бухгалтеров и экономистов, начали заниматься сообща. Им тоже полезно. А тут, как на грех, кто-то из инструкторов горкома на заводе случился. И вот теперь пошел звон: «Терехов сошел с ума, затеял баловство в военное время!..» В городе показаться нельзя — насмешки: «а, директор-студент!» — Он пожал плечами и посмотрел на Залкинда. — Ведь мои занятия во вред не идут, а позже наверняка дадут хорошие результаты. Товарищи беспокоятся за мое время; отрываешь, мол, его от прямого дела. Но кому какое дело до моего времени? Я не занимаю его у других и не прошу переложить часть моих обязанностей на кого-нибудь другого. Пусть с меня спрашивают план и порядок на заводе так, будто я не студент-директор, а просто директор.

— Ясно, Иван Корнилович, — поднялся Залкинд. — Студенчество твое мне нравится, одобряю. Насмешников вразумлю, они от тебя отстанут.

Михаил Борисович взглянул на Ковшова, и тот увидел на лице парторга то же выражение гордости, с каким час назад он принимал в партию Беридзе.

Они пошли по заводу. Директор шагал впереди, засунув руки в боковые карманы суконной куртки. В обширном и холодном шишельном цехе их оглушил шум — будто невдалеке по рельсам бежали сразу сотни две колес. На больших ситах девушки просеивали песок и красную глину. Затем глину и песок засыпали в бегуны — большие металлические барабаны, которые быстро вращались, размалывая массу, и от них-то и исходило глухое грохотание. В один из бегунов два паренька добавляли связующие вещества — декстрин и олифу.

Большую часть цеха занимали длинные, ярко освещенные столы. Работницы, стоявшие по обе стороны, набивали шишельную массу в формы, смонтированные в столах.

— Как дела, рабочий класс? — спросил Залкинд у молоденькой девушки. Она, не прекращая чрезвычайно быстрых движений руками, переговаривалась со своей подругой и посмеивалась, следя глазами за директором.

— Лучше всех! А что?

— Ничего. Я так и понимаю: «лучше всех». Процентов пятьдесят вырабатываешь?

— Столько моя бабушка Матрена вырабатывала, когда ей стукнуло девяносто лет.

— Ох и язычок! — довольно засмеялся Залкинд.

— Задел достоинство, — вступился Терехов. — У нее с подругой по сто пятьдесят процентов выработка.

Окинув взглядом цех и работавших в нем, Терехов сказал:

— Вот он, наш рабочий класс. Если не считать специалистов, мужчины оставлены только на тяжелых работах, непосильных для женщин и подростков. Мы дали Красной Армии целый полк бойцов.

Щупленький старичок в засаленной телогрейке и в кепке блинчиком встретил их у входа в литейный цех.

— Старший технолог Батурин Иван Иванович, король вагранки, — представил его Терехов и любовным взглядом посмотрел на старика.

Батурин выглядел крайне усталым, лицо у него осунулось, стало маленьким, покрасневшие глаза слезились.

— После этой смены, Иван Иванович, извольте идти домой на отдых. Еще раз запрещаю вам находиться в цехе неотлучно по нескольку дней. Мы с вами долго не протянем, если будем надсаживать силы.

— Я вас прошу, Иван Корнилович, не трогать меня сегодня, — ответил Батурин неожиданно густым, при его тщедушности, голосом. — Со сталинской вахты уйти я не могу, сами понимаете. — Он добавил с усмешкой: — Насколько мне известно, вы тоже не заявлялись домой целую неделю.

— У вас неточные сведения, Иван Иванович. Вы видите — я чист, выбрит, по-праздничному одет, у меня все правильно, — отвечал директор.

— Старик-то — тесть его, — шепнул Залкинд Алексею.

По крутой лесенке, спирально обвившей цилиндрическое горячее и гудящее железное тело вагранки, они поднялись наверх. В большом завалочном окне неистовствовало сизоватое пламя. Вошедших окутал зной, они сразу отогрелись.