Далеко от Москвы - Василий Ажаев

— Это имеет какое-то отношение к Грубскому?

— Да, и к нему. Сегодня Грубский показался мне необычным. У него ведь на первом плане лояльность и соблюдение формы. Свое мнение против ваших манипуляций с проектом он давно заявил. И, казалось бы, все, его дело сторона. Но слышал? И он заговорил о гражданской совести! Он верит в свою правоту и активно старается ее доказать.

— Ладно, предположим, Грубский сегодня необычно для себя активен. Не кажется ли тебе при этом, что его активность идет во вред стройке, хотя он и не вредитель? Его надо бы прогнать, если уж нельзя отдать под суд!

— Энергично! Только положение наше сложнее, чем кажется тебе, свет-Алеша. Прогнать его всегда успеем. Он, как-никак, видный инженер, авторитет среди строителей и автор еще не отмененного проекта. Мы сломали старую техническую концепцию строительства и почти построили новую. Но официально наш проект войдет в полную силу лишь с той минуты, когда его утвердят в Рубежанске при согласии Москвы.

— Значит, пусть Грубский мешает?

— Ну, кто же позволит ему мешать! И если хочешь знать, я вижу известную объективную пользу от присутствия Грубского. Вопреки своим намерениям, он помогает создавать новый проект, — Михаил Борисович хитровато прищурился.

— Что-то не замечал его помощи! — засмеялся Алексей.

— Разве Грубский не привносит элемента беспокойства в вашу работу? Вы ревизуете его проект, он критикует ваши новшества. Не заставляет ли это вас серьезнее все продумывать? В драке с ним вы постараетесь сделать новый проект солиднее, обоснованнее. Даже последняя его записка, — и она принесет пользу. Мне придется послать ее в Рубежанск. Это ускорит рассмотрение проекта. Без этой докладной в Рубежанске ждали бы, пока мы сами предъявим проект. А так Писарев должен будет срочно вызывать Грубского и всех нас для серьезных переговоров. Поэтому я говорю Беридзе и тебе: торопитесь!

— Теперь понимаю, почему Беридзе спешно собрался в лыжный поход по трассе и так насел на меня, — сказал Алексей. — У нас многое готово, не ладится пока с переходом через пролив. А в отношении Грубского ты меня не убедил — все-таки он прохвост.

— Тебе не терпится дать определение человеку? У фотографов есть такой термин: контрастный снимок, черное и белое, без полутонов. Ты зря стараешься видеть людей контрастными. Конечно, проще и легче записать всех сомнительных и не совсем определившихся людей во вредители. В жизни обстоит не так. В нашей стране вредителей — единицы, а людей, которые могут не понравиться из-за многих своих недостатков, — порядочно. Нельзя же от них отмахиваться! Грубский — не враг и по-своему честен. Беда его в том, что он самодоволен, консервативен, в нем не развито чувство самокритики. Инженер он знающий. Знает он, пожалуй, не меньше Беридзе. Разница между ними та, что Беридзе — новатор, Грубский — эпигон. Мне рассказывали, что для него непререкаемо любое мнение заграничных авторитетов от науки и техники.

— Что же с ним будет, с Грубским? — спросил Алексей. — Ты решил его перевоспитывать?

— Почему я? У нас человека изменяет и ставит на место, коллектив, вся наша система. Между ним и Беридзе, видимо, произойдет решительный бой, он будет побежден, и тогда ему придется выбирать: либо он начнет работать вместе с Беридзе над осуществлением его проекта, либо ему придется покинуть стройку.

— Ты думаешь, если Грубский, в конце концов, поймет свою неправоту, он переменится?

— Безусловно. Для него признание неправоты равносильно большому потрясению. Когда Грубский пройдет через это, он превратится в энтузиаста стройки.

Алексей качал головой и недоверчиво поджимал губы:

— Боюсь, не дождемся мы от него энтузиазма, построим нефтепровод без него. И без моего престарелого заместителя. Согласно твоей теории, и Тополев, эта холодная окаменелость, должен сегодня проявить себя чем-то необыкновенным?

— Должен. Советую присмотреться к нему. Сегодня такой день, свет-Алеша, что каждый, в ком есть душа, невольно обнаружит ее. Только ты не жди от Тополева сразу каких-нибудь подвигов, отыщи необыкновенное в обыденном, простом, почти незаметном. Старик этот многого стоит...

— Меня сегодня одна девушка удивила, — признался Алексей. — Казалась легкомысленным пернатым существом, и вдруг сказала серьезные и хорошие слова. Подпадает под твою теорию?

— Подпадает. — Залкинд засмеялся тихим, задушевным своим смехом. — Я тоже могу про одну девушку рассказать — про Таню Васильченко. Правда, это уже не в доказательство своей теории. Утром я встретился с Таней на Старте — она там колонну свою снаряжает. Побеседовали мы накоротке, и я почувствовал — человек в каком-то смятении. Заметить нетрудно. Обычно она твердая, острая на язык, агрессивная в хорошем смысле слова. В чем, думаю, дело? «Ну, Татьяна, довольна теперь?» — спрашиваю ее. Говорит: «Очень довольна». А в голосе неуверенность. И мне почему-то показалось, будто ей не хочется так вот сразу покидать управление. Спросил: «Чем расстроена?» Говорит: «Ничем». И, видно, сама не знает толком, что с ней. Может быть, тут лирика примешалась какая-нибудь?

«Эх, Георгий, смутил девичий покой», — подумал Алексей и сказал вслух:

— Меня удивил сегодня наш бородач.

— Да, для него сегодняшний день особенно значителен и важен.

— Злой, как ведьма. Рвет и мечет!

— Злой? — удивился Залкинд. — По-моему, сегодня добрее Беридзе не сыщешь человека. — Он поглядел на часы и встал. — Ну, свет-Алеша, давай наверстывать время. Я позвал тебя, чтобы предупредить: торопитесь с проектом. Затем надо условиться о времени сегодняшнего заседания бюро. Принимать Беридзе надо именно сегодня. Я думаю, соберемся в три часа.

— Принимать Беридзе? Куда принимать?

— Он тебе ничего не сказал? Странно! — удивился Залкинд. — Вчера ночью он принес мне заявление о приеме в партию. Я ему написал рекомендацию. Вторую дал Батманов. Я думал, третью он возьмет у тебя.

Алексей был потрясен. Ему припомнилось, как Беридзе в клубе подходил к нему, видимо, за советом и рекомендацией. Он, Алексей, отмахнулся от него. И с утра Георгий заходил тоже неспроста. Понятными стали нервозность товарища, все его сегодняшнее поведение. Взволнованный Алексей плохо понимал, что говорил парторг дальше. Хорошо, что Залкинда отвлек телефон. Он говорил с третьим участком: селекторного аппарата у него не было, и он вел переговоры через телефониста.

— Спросите Темкина, как дела? Сегодня должен произойти перелом на участке. В такой день можно вести людей на любой подвиг.

Залкинд слушал, и по его лицу легко было угадать, как кровно заинтересован он в том, что ему сообщают. Темкин передавал: люди работают, не зная устали, жадно... С утра не ладилось, но Некрасов изменил на ходу расстановку бригад, и сейчас пошло лучше. Энергично идет переброска имущества с правого берега. Хорошие постройки решили разбирать и перетаскивать. Одновременно строители делают дорогу по трассе участка и расширяют береговую площадку на новом месте.

— Как Ефимов? Где он, чем занимается? — спросил Залкинд.

— Вместе со всеми, — передал телефонист скупой ответ, и Залкинд понял: Темкин не хочет вдаваться в подробности.

Алексей поднялся. Залкинд прикрыл рукой телефонную трубку и сказал ему:

— Еще не все, Алексей... Мне нужно от тебя толковую статью о проекте в очередной номер газеты. Надо рассказать нашему народу, в чем задержка, что сделано, что не сделано и почему. Ответом на такую статью будут хорошие предложения с трассы. Помнишь, что говорил на конференции Мельников? Статья нужна завтра. Договорились? А к вечеру, если ничто не помешает, мы поедем с тобой в город, на завод Терехова. Не возражаешь? Вот и отлично. Прощай, до трех часов!..

По первому побуждению Алексей направился к Беридзе, но возле Музы Филипповны остановился, не решаясь показаться на глаза Георгию Давыдовичу. Он не представлял себе, какой прием ждет его у главного инженера, и не мог придумать предлога для посещения. Ему не хотелось, чтобы его приход вызвал новую вспышку раздражения у товарища. Лучше выждать, пока он успокоится.

Муза Филипповна, заметив растерянность Ковшова, по собственной инициативе сходила к Беридзе и вернулась недоумевающая:

— Сказал — «занят». Ничего не понимаю. Вы поссорились, Алексей Николаевич?

— Вроде, — ответил Алексей и, расстроенный, вернулся к себе.

Возле стола Тополева прохаживался Грубский. «Подписывали докладную, сукины сыны!» — подумал Алексей. Оба инженера были чем-то взволнованы. Носик Грубского совсем посинел, и он, тоненько посвистывая, сморкался в платок. Тополев сидел неподвижно, с гневным лицом, моржовые усы его шевелились.

— Итак, Кузьма Кузьмич, вы не согласны? — спросил Грубский прокурорским тоном.

— Не согласен, Петр Ефимович. Никак не согласен, — твердо отрубил старик и отвернулся от бывшего своего патрона к окну.