Дикий цветок - Наоми Френкель

Мгновенно почувствовала, что что-то случилось. Рахамим не ощущал ее присутствия, хотя должен был видеть ее отражение в зеркале. Он лежал на скамье головой вниз и ногами вверх, и тело словно бы не принадлежало ему. Из открытого его рта вырывался хрип, которым он словно захлебывался. В руке у него был зажат острый осколок бутылки, и рука была ранена. Кровь капала на его рубаху, и на полу разбросаны были остальные осколки от разбитой бутылки, и зеленый их цвет отсвечивал красным от лампы. Это была хранимая им бутылка – его, Рахамима, и Цвики! От страха Адас, как в столбняке, застыла на месте. Это была бутылка, которую он прятал в сделанный им железный шкаф, бутылка виски, освященная памятью смерти Цвики. Иногда, когда его охватывала печаль, Рахамим извлекал бутылку из шкафа, подкидывал в ладони, показывая ее Адас и ничего не объясняя. Все было написано на бутылке – на белом листе заголовок, рассказ и подпись – в который была обернута бутылка. Эту бутылку виски они купили в Иерусалиме, в день когда была освобождена Стена Плача во время Шестидневной войны. Цвика и Рахамим не прошли крещения огнем в той войне. Они сидели на военной базе, в тылу, и следили за великими событиями, не находя себе места, изнывая от безделья в эти судьбоносные для страны часы. Когда сообщили об освобождении Стены, они сбежали с базы и примчались в Иерусалим, радуясь до безумия. Непонятно каким путем они добрались до Иерусалима, купили бутылку виски и дали над нею обет: кто первый женится, на его свадьбе эта бутылка победы будет выпита до последней капли. Обет они записали на листке и скрепили своими подписями. Когда бутылка осиротела, оставшись лишь в руках Рахамима, закрыл ее Рахамим навсегда в шкафу. Он женился на Лиоре, но бутылку на свадьбе не открыл. С момента гибели Цвики он не сделал ни глотка. Отмечать скорбь по другу спиртным напитком виделось ему действием оскорбительным и низким. Что же случилось с Рахамимом, что он нарушил обет, и открыл бутылку? Лежал на скамье пьяный в стельку, дыхание его бьгло хриплым и прерывистым, наводя страх на Адас. Только ощутив себя совсем несчастным, он мог откупорить эту бутылку. У Адас есть на это опыт: ведь и отец ее предпочитает топить грусть в крепких напитках. Она положила ладонь на лоб Рахамима, но он даже не открыл глаз. Раздвинула Адас его пальцы, осторожно извлекла из них осколок стекла, и перевязала рану носовым платком. Она чувствовала отвращение от запаха алкоголя. Рахамим все еще не открывал глаз. Платок напитывался кровью, Адас держала его за раненую руку и не могла скрыть своего страха:

«Что ты себе сделал!»

Рахамим услышал ее голос, взглянул на нее и не узнал. Не убирая руки из ее ладоней, встал на ноги, багровое его лицо побледнело. Он опирался на швейную машину, на которой стояли два его скульптурных чудища. Адас отняла руку, и Рахамим все еще не пришел в себя. Адас отступила назад, но Рахамим двинулся к ней, и его отражение увеличивалась в ее глазах огромной тенью. Он наклонился над ней, Адас окаменела, и голос его пахнул ей в лицо:

«Так ты здесь».

Он схватил ее за руку, и она отскочила к тачке с растениями. Явно взбалмошные глаза его пугали Адас. Она стояла недвижно, схваченная сильными его руками, и до слуха ее долетали обрывистые слова:

«Когда взывают к мертвым, они приходят».

«Рахамим, это я».

«Кто ты?»

«Адас».

«Бабка! Ты не похоронена, бабка? Плетка свистит вокруг кнутовища, бьет огромный барабан. Бабка заставляет плясать всю Димону. Сатана приходит истребить всех жителей города, опустить кнут бабки на Содом. Сатана говорит запахом небес. Бледный фитиль у кровати, как бледный цвет мертвеца. Глаза бабки ударяют светом керосиновой лампы. Серые губы грешных душ говорят. Празднество смерти моей бабки. Она шепчет свои секреты. Плетка свистит. Бабка шепчет свои заклинания над ароматными духами, и от них поднимается дым. Скамеечки, и стол, и пустые стаканы, и восковые цветы – в глиняном ковше, и все пляшет под свист бабкиного кнута. Холодный вечерний ветер приходит из пустыни. Радио поет по-арабски, и запах жареного мяса, и плач детей, звуки и вопли, смех и ругань – все смешалось. Димона вся на улицах, и Сатана пляшет с бабкой на празднестве смерти. Бабка мертва! Ты завещаешь мне свои секреты, бабка!»

«Рахамим, я не твоя бабка!»

Адас извивалась в руках Рахамима и кричала, и черные его глаза прожигали ее насквозь. Словно загипнотизированная, она перестала сопротивляться. Слова застряли у нее в горле, и страх схватил ее к л с г п. а ми рук Рахамима. Тяжкое опьянение искрилось в его глазах, губы его раздвинулись, и Адас – в плену его рук. Чувства ее напряглись, и отчаяние навело ее на мысль, что опьянение возбуждает страсть, но и притупляет действия. Она быстро освободилась от его рук, но не убежала от него, а приблизилась к нему, положила руку на его плечо, мягко гладила и улыбалась по-доброму, и Рахамим успокоился. Он нуждался в тепле, и приблизил к ней голову, чтобы она ее погладила. Она перенесла руку на его волосы, и он сказал ей хриплым разбитым голосом:

«Как ты ко мне добра».

Теперь она знала, что он подчинится ей во всем. Она подвела его скамье, уложила его на нее и села рядом. Он положил на нее голову и раненую руку – ей на грудь, и она не отвела ее. Потянул Рахамим ногу, наткнулся на осколки от бутылки, и горько зарыдал. Адас успокаивала его:

«Ну, ничего не случилось».

«Ты так красива».

«Не преувеличивай».

«Ты такая белая».

«Что поделаешь».

«Ты мертвая?»

«Абсолютно живая».

Опустил Рахамим голову и замолк, и зеркало отражало их тени. Опьянение еще не прошло, но он все же подошел к своим скульптурам, стоящим на швейной машине. Длинная железная рука скульптуры мужчины слева обнимала скульптуру женщины справа. Указал на них Рахамим, назвав мужчину женщиной, а женщину – мужчиной. Поменял их местами. Оставил Рахамим скульптуры, руки его опустились и прижались к телу, и дрожь его усилилась. Он опустил глаза и говорил Адас разбитым голосом:

«Видишь, как она меня путает?»

«Кто?»

«Бабка!»

Вся эта путаница у Рахамима от удара головой о борт корабля, который убил Цвику, а мозг Рахамима как бы разделил дна две части, между которыми потеряна связь. Все, что возникает справа, зрение его показывает слева, а все, что находится слева, он видит справа. Рахамим сжал кулак и ударил по скульптурам. Голос его окреп, и он кричал на Адас: «Берегись!» «Чего?»

«Чтобы бабка и тебя не захоронила среди этой рухляди». Снова припадок гнева атаковал Рахамима. Адас быстро подошла к нему, повела его руку к скульптуре справа и сказала: это женщина, а потом отвела руку ко второй скульптуре и сказала: это мужчина. Он не чувствовал ее легкого прикосновения, но в зеркале видел, как рука его идет в верном направлении, и лицо его засветилось. Опьянение слабело, но жилы на висках еще были вздуты. Адас продолжала направлять его руку, держа ее за локоть, и снова сказала: «У тебя все отлично идет». «Клянусь, я люблю тебя».

«Сука, проститутка!» – раздался резкий крик в строении. Голуби взлетели с груд хлама, и Лиора возникла из-за катка, и вспорхнула в глубине зеркала как летучая мышь с рыжими, почти красными крыльями. Волосы дико развивались вокруг ее лица. Огромный ее живот внезапно вплотную возник перед глазами Адас и Рахамима. Как острый меч, рассекла их Лиора, и Адас, и Рахамим отпрянули друг от друга. Как на некое существо, сотканное воображением, смотрели они на Лиору, вставшую перед Адас – спиной к мужу. Она кричала в бледное от неожиданности ее лицо:

«Не хватает тебе, что ты свела с пути двух парней, тебе необходим еще третий!»

Подняла Адас голову, чтобы не смотреть на Лиору, и глаза ее наткнулись на отражение Рахамима в зеркале. Она вся содрогнулась, и тело ее напряглось. Рахамим занес железный стержень над головой Лиоры. Кровь ударила ему лицо, глаза расширились и покраснели, губы дрожали. Рахамим приблизил к ней стержень и закричал: «Скажи еще раз!»

«Проститутка!»

«Это ты сука!»

Рахамим держал стержень обоими руками, и носовой платок на его руке потемнел от крови. Заслонила Адас Лиору, почувствовала спиной движение ребенка в ее большом животе, и крикнула: «Уходи отсюда!» Своим телом она подтолкнула Лиору за каток, и вернулась к Рахамиму. Она мельком увидела себя в зеркале, и тень ее утонула в озере теней. Яма Мойшеле! Письмо его опустило на нее эту ужасную ночь. Оно погрузило ее в переживание, еще более темное, чем яма, в которую он упал. Адас повисла на поднятых руках Рахамима, и теперь стержень висел над ее головой. Она впилась ногтями в его руки. Он дрожал всем телом, но стержень из рук не выпускал. Все это время он не спускал глаз с Лиоры. Гнев все еще горел в нем. Лиора, которая пряталась за катком, так, что только видна была ее голова, внезапно вышла из укрытия и выставила Рахамиму свой живот. Адас ухватилась за раненую руку Рахамима, потянула ее от стержня, и сказала тихим успокаивающим голосом: