Пляска дервиша (сборник) - Михаил Березин

– Я тебе все это так откровенно говорю, поскольку ты мне как бы родной. Я ведь тебя купала и меняла тебе штанишки. А когда ты сюда пришел, сразу тебя узнала.

– Хочешь остаться в Германии? – неожиданно спросила она.

– Зачем? – не понял я.

– Ну, как это зачем?! Разве в России сейчас можно достойно прожить?

– В России, может быть, и нельзя, – отозвался я. – Но «Гвидон» – это ведь государство в государстве. Все, кто работает в «Гвидоне», живут достойно.

– Мой сладкий пинкертончик, – прошептала она, и прежде, чем я успел сообразить, что происходит, очутился в ее объятиях.

– Я тебя зажег? – поинтересовался я, отдышавшись после долгого поцелуя.

– Только не подумай, что у меня бешенство матки.

– Совершенно не думаю, – сказал я искренне. Ведь Мая подвернулась мне очень кстати.

– Меня завели воспоминания. Пойдем, я тебя искупаю.

Приблизительно через час, совершенно голый, я разгуливал по огромному залу, служащему Майе жилищем, и рассматривал картины и статуэтки. В одном из углов я случайно обнаружил компьютер.

– Послушай, а те картины из метро… – крикнул я. – Они могли быть созданы компьютером?

Майя полулежала на кожаном диване, тоже совершенно голая, и просматривала толстенную немецкую газету. Она не сразу поняла, что я имею в виду.

– Ну, я слышал, что имеются компьютерные программы, которые, якобы, умеют самостоятельно писать картины. По крайней мере, абстрактные. И я подумал, что кто-то просто перенес их на стену, только и всего. Могло такое случиться?

– Вполне. Но как тебе это пришло в голову? – Она была поражена. – Впрочем, возможно, специалисты и в состоянии отличить суррогат от подлинных полотен. Я ведь говорила, что абстракционизм для меня – тайна за семью печатями.

– А у тебя, случайно, нет такой программы?

– Одна есть. Я запускаю ее, когда мне требуется отдохнуть и прийти в себя.

Она включила компьютер и отыскала эту программу. На экране монитора начали появляться всевозможные разводы, эллипсы и треугольники, постепенно трансформирующиеся и меняющие свой цвет. Я не мог оторвать от них взгляда.

– Послушай! – воскликнул я. – Но ведь это значительно красивее, чем на картинах живых художников!

– Возможно, – она улыбнулась. – Здесь даже есть чувство. И все же… И все же, если быть до конца откровенным, чувство это вполне синтетическое. И, потом… здесь совершенно нет мысли.

Услышав это, я вышел из программы и принялся шуровать по содержимому компьютера в поисках игры «Солитер». Вот он, родимый! Я так обрадовался, словно встретил старого друга.

– Присаживайся, – сказал я Майе, – сейчас я покажу тебе класс.

Вечером, прямо от Майи, я позвонил Горбанюку и высказал недовольство качеством предоставленного списка.

– Меня интересуют главным образом абстракционисты, а ты напихал в него в первую очередь представителей фигуративной живописи!

– Знаешь что, мой милый! Я – юрист, а не искусствовед, – обиделся Горбанюк. – А твои абстракционисты-нонконформисты в западных антологиях и справочниках еще не очень-то обжились. Мои люди и так провели большую работу, выискивая наших непризнанных гениев. Самые известные из них ведь тебя не интересуют.

– Послушай, Горбанюк, – сказал я, – это же так просто: фигуративщики – это те, на чьих полотнах еще можно что-то разобрать, а абстракционизм – уже сплошная мазня.

– Браво, малыш! – воскликнула прислушивающаяся к разговору Маевская.

– Мазня, да не совсем! – не соглашался Горбанюк. – Господин Голдблюм, между прочим, от этой мазни писает кипятком. Скажи ему, что это – мазня, и он отберет «Судзуки-Свифт», а тебя пересадит на «Трабант».

Я понял, что от Горбанюка дельнейшей помощи ждать не приходится, и набрал номер Голдблюма. Тот моему звонку очень обрадовался, хотя ничего особенно радостного в моем сообщении не содержалось. Я описал ему ход расследования, и, к счастью, он остался удовлетворен. В ответ он дал краткий портрет детектива, которого наняла Брунгильда Кнопф. Высокий, худой, рыжий. Зовут – Дитер Мюнхаузен.

– Как? – переспросил я.

– Мюнхаузен, мой мальчик. Очень настырный и опасный тип. Пауль говорит, что если у нас и есть конкуренты в этом деле, то только Брунгильда и Мюнхаузен.

– А он, случайно, не барон?

– Ха-ха-ха!

Я попрощался и повесил трубку. Майя тут же набросилась на меня сзади со словами «мой пинкертончик!», повалила на ковер, и начала очередной сеанс.

Объявление гласило:

!!! РАЗЫСКИВАЕТСЯ ХУДОЖНИК!!!

Всякого, кто может хоть что-нибудь сообщить о личности человека, разрисовавшего ряд переходов в берлинском метро картинами, взятыми нынче в рамку, просьба позвонить по следующему телефону: 63-63-90-30

За конкретную и правдивую информацию вас ждет

!!! СОЛИДНОЕ ДЕНЕЖНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!!!

Номер телефона принадлежал берлинскому представительству «Гвидона». Честно говоря, я остался не очень-то доволен текстом. Мы с Малышкой и Троллем долго и яростно спорили о его содержании, но ничего более удачного не получилось. Со своей стороны Голдблюм также не преминул заметить:

– Ты детектив, мой мальчик, или лесоруб? Кто же слагает подобные объявления? – Он щелкнул диктофоном и безо всякой видимой связи произнес: – Приказать Джордану, чтобы часть свободного фонда он перевел в акции… Поступили уже какие-нибудь отклики?

– Пока нет. – Я сжимал в руке свежий номер газеты «Европа-Центр» со злополучным объявлением.

– Держи меня в курсе.

– О'кэй.

Честно говоря, на отклики я не очень-то рассчитывал, но оказалось, что я глубоко заблуждаюсь. Уже на следующий день отклики посыпались, как из рога изобилия. Горбанюк даже потребовал, чтобы я безвылазно находился в бюро.

Разумеется, я послал его к черту. Что значит, сидеть безвылазно в бюро, если именно ради вылазок и было дано объявление?

Причем первая же вылазка поначалу казалась успешной.

Позвонил мне один тип по фамилии Сыркин и сообщил, что искомым художником является ни кто иной, как его племянник Алик. По фамилии – тоже Сыркин.

Мы встретились на Александрплац возле вращающихся «Часов Мира», когда в Берлине было 18–00, в Москве – 20, Нью-Йорке – 12, а в Сиднее – час ночи следующего дня.

– Да, неплохо было бы встретиться в Нью-Йорке или Сиднее, – проговорил дядя Сыркин, приближаясь. – Берлин, конечно, тоже ничего, однако этот язык… Почему в Германии государственный не английский? Безобразие!

По-моему, он не шутил.

Он был маленького роста, но широкоплечий, с выдающейся вперед челюстью и невыразительными глазками. Держался он прямо, будто аршин проглотил. На вид ему было лет пятьдесят. Наверное, основной его особенностью являлось то, что лицо его не трансформировалось от выражения к выражению, как у остальных людей, а новое выражение появлялось уже в готовом виде, мгновенно. Так на экране телевизора появляется следующий кадр.

– А что скажете насчет Москвы? – поинтересовался я.

– Вы, разумеется, шутите. Из этой клоаки сейчас пытаются вырваться все, кому не лень. Они, видимо, считают, что Запад резиновый.

– К тому же и в Москве не говорят по-английски, – заметил я.

– Напрасно иронизируете. Конечно, я слышал все эти сказки про наш «великий и могучий», но могу вас заверить… Ду ю спик инглыш?

– В очень ограниченной мере.

– Жаль. – На его лице появилась брезгливая гримаса.

– Итак, к делу, – сказал я нетерпеливо.

– Итак, к делу, – охотно повторил он и еще сильнее задрал подбородок. – Как я уже упоминал, таинственным гением является мой племянник Алик Сыркин. Готов передать его вам из рук в руки, но сначала нам необходимо оговорить условия.

– Какие условия?

– То есть как?! Или я неправильно понял содержание опубликованного коммюнике? Насколько мне помнится, там речь шла о солидном денежном вознаграждении.

– За правдивую и конкретную информацию, – добавил я, подняв вверх палец.

Безусловно, я был польщен, что мое нехитро составленное объявление, получило такое звучное название – коммюнике. Коммюнике! На какое-то мгновение я даже почувствовал себя премьер-министром.

– Ну, естественно, правдивую и конкретную! – воскликнул он. – Как же может быть иначе?

– Вы производите впечатление человека толкового, – произнес я. – Тем более…

– Спасибо, – перебил он меня.

– Тем более кажется странным тот факт, что вы произнесли имя племянника, так сказать – раскрыли карты, еще до того, как получили вознаграждение. На кой, спрашивается, вы теперь нужны?

Он одарил меня язвительной усмешкой, одновременно покачивая указательным пальцем из стороны в сторону.

– Без меня вам до него ни за что не добраться. Даже и не пытайтесь.

– Так сильно он законспирирован?

– Уж поверьте.

– А вы немецким владеете?

С огромной скоростью на его лице замелькали кадры: недоумение, подозрение, злость, досада. Все это сменилось, если можно так выразиться, заставкой. Он удивленно смотрел на меня. Словно перестал понимать по-русски.