В огне повенчанные. Рассказы - Иван Лазутин

— Как зовут, как величают? — с улыбкой глядя на Богрова-старшего, спросил командующий.

— Зовут Николаем, величают Егорычем, — затянувшись папиросой, ответил Богров-старший.

— А сына?

— Нарек по деду — Егором.

— Судя по окопу, видно, и раньше приходилось играть с «максимом»? — спросил Воронов.

— Давно, в молодости… Но кое-что еще помню.

— В гражданскую?

— На ней, и пораньше.

— Пришлось хлебнуть и империалистической? — Всматриваясь в лицо Богрова-старшего, Воронов пытался определить его возраст. — Какого года рождения?

— Девяносто первого.

— Тяжело? — Взгляд командующего остановился на больших и сильных кистях рук Богрова-старшего.

— Пока что лопата из рук не вываливается, товарищ генерал. И «максим» слушается.

Командующий встал, стряхнул с плаща засохшие комочки глины и затоптал папиросу.

— Ну что ж, спасибо, Николай Егорович, за беседу. Перекур окончен, пора приниматься за дело. — Видя, что Богров-старший хочет что-то сказать, но не решается, спросил: — Вы хотели что-то спросить?

— С кем выпала честь беседу вести, товарищ генерал-полковник? А то убьют, так и не узнаю…

Командующий протянул Богрову-старшему руку и сказал:

— Мы, Николай Егорович, с тобой тезки. Только моего отца звали Николаем. А фамилия моя Воронов. Должность занимаю большую: командую артиллерией всей Красной Армии.

Богров-старший, узнав, с кем он вел беседу, сразу как-то преобразился, даже разволновался.

— И со Сталиным видитесь?

— Приходится. По его заданию к вам приехал. — Воронов похлопал по плечу Богрова-старшего и хитровато-озорно подмигнул младшему. — Прилечу в Москву — передам товарищу Сталину привет от отца и сына Богровых. — С этими словами командующий направился в ход сообщения, соединяющий пулеметную ячейку с главной траншеей батальона, которая, как ручеек, вливалась в полковую и дивизионную реку-траншею.

В этот момент кто-то из ополченцев заметил в небе самолеты. Команда «Воздух» прозвучала глухо, словно тот, кто произнес ее, боялся: как отнесутся к этому генералы? Взгляды всех, кто находился в траншейном отводе, взметнулись к небу. Не прошло и нескольких секунд после команды «Воздух», как все отчетливо увидели в безоблачном небе, над окоемкой дальнего леса, длинную, словно точечный пунктир, линию. Линия обозначалась все отчетливее и резче, черные точки, наливаясь, становились каплями, капли увеличивались… На позиции дивизии шла волна бомбардировщиков.

— Всем в укрытие! — скомандовал Воронов и направился в отвод главной траншеи. За ним пошел генерал Веригин.

Вдоль многокилометровой траншеи, над боевыми позициями стрелковых полков, артиллерийских батарей и приданных дивизионов, сливаясь в общий гул, понеслась протяжная, как сирена речного парохода, команда: «Во-о-о-зду-у-х!»…

Но вот команда словно захлебнулась, и в тишину, повисшую вдруг над мостом через автостраду, над лабиринтом окопов, идущих вдоль левого берега Днепра, равномерными, как морские волны, звуковыми накатами врезался нарастающий гул немецких бомбардировщиков.

Блиндаж, рассчитанный на стрелковый взвод, с трудом вместил всех, кто в него кинулся.

Когда Воронов и Веригин вошли в блиндаж, взвод был уже в укрытии. Кто-то из ополченцев, не разглядев в темноте вошедших, смачно выругался.

— Ого!.. Такого я еще не слыхал… — заметил Воронов и, протиснувшись в середину блиндажа, зажег спичку. Кто-то из ополченцев зажег окопную «люстру», сделанную из сплющенной артиллерийской гильзы, в которую вставлялся длинный лоскут шинельного сукна.

Первый разрыв бомбы прозвучал глухо, как утробный земляной взрыв. За первым сразу же последовал второй, третий… Минуту спустя блиндаж задрожал, с потолка посыпались комья земли. Коптящее пламя «люстры» заколебалось, вырисовывая на стене уродливые тени.

Взгляды бойцов и командиров были устремлены на Воронова. И командующий чувствовал это. Он понимал, что по выражению его лица все читают степень наступившей опасности. Не растерянность, не беспомощность, отразились на лице командующего, а сдержанная сосредоточенность и мужество. Как и бойцы, он терпеливо ждал конца бомбежки.

Один из взрывов сотряс блиндаж так, что все, кто находился в нем, невольно присели. Следом за ним, через какие-нибудь одну-две секунды, последовал новый взрыв сокрушительной силы. Идущая за взрывом волна хлестанула через ход сообщения в блиндаж и бросила стоявшего у самого входа молоденького лейтенанта из свиты командующего на тех, кто находился перед ним.

Блиндажная «люстра» погасла. Наступил полный мрак, который тут же рассеялся — кто-то из командиров зажег спичку.

— Спокойно, товарищи, кажется, пронесло, — проговорил командующий и закурил. Закурил и Веригин.

Пачка «Казбека» пошла из рук в руки по земляным нарам, на которых сидели притихшие ополченцы.

— Сорок… — прозвучал чей-то сиплый голос в темном углу блиндажа.

— Двадцать… — донеслось из противоположного угла, куда пачка «Казбека» не дошла.

Воронов знал значение этих солдатских «заявок», а потому обернулся к одному из сопровождавших его командиров, и тот, с полуслова поняв генерала, поспешно достал из планшета две пачки «Беломора».

— Эти, пожалуй, будут покрепче. — Командующий протянул обе пачки на нары слева, куда «Казбек» не дошел.

Бомбежка кончилась. Над боевыми позициями дивизии вновь повисла настороженная ломкая тишина. Первым из блиндажа вышел командир дивизии. Следом за ним — Воронов. Метрах в четырех от входа в блиндаж, в изломе траншеи, зияла огромная воронка. Упади бомба всего на полтора метра ближе к входу — сила ее взрыва могла бы разрушить блиндаж. В том месте траншейной извилины, куда угодила бомба, стенки окопа были разметаны конусом.

Когда проходили мимо одиночных ячеек, — опустевших во время бомбежки, в одной из них командующий увидел уже немолодого ополченца, сидевшего на глиняном выступе.

Завидев генерала, боец уперся руками в колени и медленно, толчками, встал, глядя страдальческими глазами на подошедших генералов.

— Боец Еськин, товарищ генерал! — доложил ополченец.

— Что? Или захворал? — Воронов стал вглядываться в бледное, осунувшееся лицо ополченца.

— Немного есть, товарищ генерал… Но ничего, пройдет… — Еськин улыбнулся вымученной улыбкой и махнул рукой.

— Что болит-то?

Боец стоял и в растерянности молчал, не зная, какими словами сказать о своей болезни.

— Надорвался он, товарищ генерал. Встал под самый комелек бревна и надорвался, — доложил из-за плеча командующего подошедший командир взвода, на верхней губе которого только начал пробиваться первый пушок. — Кровь идет, а в госпиталь ложиться не хочет. Боится от своих отбиться.

— Кровь идет?! — Командующий строго посмотрел на ополченца. — Горлом?

— Нет, товарищ генерал, низом… — чуть слышно сказал Еськин. — Но это чепуха, пройдет.

— В госпиталь! — отрезал командующий и, повернувшись к взводному, приказал: — Немедленно в госпиталь!

— Есть, немедленно в госпиталь! — по-петушиному бойко ответил молоденький лейтенант вслед удаляющемуся генералу и в ту же минуту с протянутыми руками кинулся к больному ополченцу, словно собираясь подхватить его на руки и бежать с ним в лес, где располагался полевой госпиталь.

После котелка щей — командующий ел с аппетитом, — доставленных в термосах из ближайшего лесочка, где располагалась походная кухня, Воронов и сопровождавшие его командиры направились в гаубичный артиллерийский полк, который был придан ополченской дивизии уже после того, как она заняла полосу обороны на Днепре.

Генерал Веригин и Реутов отправились в дивизионы к черноморцам.

Больше километра пришлось колесить по изгибам главной траншеи, несколько раз их окликали часовые, которые зорко несли службу в боевом охранении. Веригин был доволен: бойцы и командиры дивизии находятся в постоянном напряжении, в ожидании предстоящих тяжелых боев. Но одновременно тревожила мысль, которая не выходила из головы последние дни: уж больно слаба линия обороны у соседних дивизий. Артиллерии у них в три-четыре раза меньше, чем в полках Веригина; средств противотанковой обороны — и того меньше…

Часовой из боевого охранения морского дивизиона к паролю генерала отнесся с некоторым недоверием, а поэтому решил вызвать дежурного командира. Когда тот явился и удостоверился, что перед ним командир дивизии и начальник штаба, четко отдал честь генералу и пропустил его и Реутова перед собой.

— Ведите нас на КП командира дивизиона!

— Прошу за мной, — сказал старший лейтенант показал в сторону, куда им следовало идти.

Проходя мимо орудийных расчетов по огневой позиции дивизиона, Веригин обратил внимание, что большинство матросов, копошившихся у орудий, переобулись в ботинки с обмотками. Вместо широких черных клешей на ногах моряков смешно пузырились солдатские галифе цвета серой глины. Кое на ком вместо темно-синих форменок и черных бушлатов были ватные фуфайки. Но тут же Веригину бросилось в глаза: почти на всех были бескозырки с удлиненными лентами, на которых золотом горели слова: «Черноморский флот». Из-под расстегнутых воротов гимнастерок пестрели тельняшки.