Митрополит Георгий (Ходр) Призыв Духа - Митрополит Георгий (Ходр)

Истинная политика мыслима, только если она исходит из внутренней речи. Если в этой внутренней речи мы благоволим к другому, то уже ставим себя по ту сторону средств. Я должен освободиться от замкнутого понятия группы и от привязанности к ней, чтобы обрести способность воспринять чужое лицо, в свете которого я смогу воспринять свое и по–настоящему войти в мир личности. В перспективе, направленной к концу, когда мы уже провидим общение любви, общество перестает быть просто эмпирической действительностью, которая вырастает из мира права и организации экономики. Подходить к вещам с точки зрения действенности — значит скромно пытаться навести в обществе порядок по удобным и временным формулам. Может быть, нам и невозможно ставить себе другую цель, особенно в третьем мире, где все так неустойчиво.

Однако политика не может находить оправдание внутри себя самой. Если человек — цель, то общество людей — не статистическая реальность, а общение личностей, которое, в конечном счете, мыслимо только тогда, когда все вместе обожены в Евхаристии.

Politeia vipoliteuma осуществляются лишь в эсхатологическом сообществе, которое полагает конец нынешнему статусу племен, народов и языков. Если смотреть на вещи духовно, границы между человеческими сообществами стремятся к исчезновению. При этом наше поведение не может быть продиктовано исключительно так называемой реальной политикой и в то же время определяться поиском Царства. Если Царство Божие представляется отраженным в царстве кесаря, это оттого, что гражданского общества в чистом виде не бывает. Такое общество должно быть, его требует евхарстическое общение, которое обнимает и одушевляет его, по слову Оригена: «Церковь есть космос космоса», — в том смысле, что сама Церковь — духовная вселенная, которая содержит в себе вселенную историческую, так же, как порядок делает справедливым и органическим то, чему недоставало лишь организации.

Отрицание войны было в первоначальной Церкви единодушным: доавгустиновское христианство отвергало применение насилия. Это единодушие ясно показывает, что антивоенная позиция согласна с учением и Преданием Церкви. Может показаться, что законность, как она понималась в империи, идущее от апостола Павла присоединение крах готапа (римскому миру) означает приятие воинства и войны. В действительности, после крещения Павлом Кор–нилия и тюремщика в Филлипах, вплоть до 170 г. нигде не упоминается о воинах–христианах. Неучастие христиан в защите Иерусалима в 70 г. и их бегство в Пеллу показывают, что они вовсе не были заинтересованы в судьбе этого города. Язычник Цельс около 178 г. увещевает христиан всеми силами помогать императору поддерживать справедливость, сражаться за нее и служить в армии. Он аргументирует это тем, что если император останется одиноким в своих усилиях, то обществу грозит беда: власть может попасть в руки беззаконников и варваров18. Из писаний Тертуллиана мы знаем, что в римской армии было значительное число воинов–христиан. Однако тот же Тертуллиан пишет, что, разоружив Петра, Господь разоружил всякого воина. Никакая одежда, говорит Тертуллиан, не законна, если незаконно то, к чему она обязывает [19]. В «Завещании Господа нашего Иисуса Христа» написано: «Пусть те, кто хочет креститься в Господа, воздержатся от воинской службы и от всякой общественной должности. Иначе их нельзя принимать».

Ориген, который, как и Тертуллиан, опирался на запрет Господень Петру убивать воина, говорит, что христиане не могут защищаться против своих врагов, не могут поражать человека, что они не должны более поднимать меч против какого–либо народа и обучаться военному делу. На аргумент Цельса он отвечает утверждением, что варвары, если их наставить Евангелию, подчинятся закону и нравы их смягчатся; тогда будут упразднены все языческие культы и воцарится христианство, ибо Слово тогда овладеет всеми душами.

Тот же тон мы находим у апостолов. Афинагор говорит об убийстве мириадов людей, об опустошении городов, о поджоге жителями своих домов, об истреблении целых народностей. Он утверждает, что никакое страдание в этой жизни не искупит таких грехов. Христиане, говорит он, не могут не страдать, видя, как человека предают смерти, даже за правое дело. Согласно Клименту Александрийскому, кто боится Бога, тот против войны.

Я цитирую эти тексты затем, чтобы показать, что первые христиане не только испытывали ужас перед войной и не считали ее законной, но и верили, что могут ее преодолеть, духовно победить. Такой позиции, утопична она или нет, нужно держаться просто потому, что в ней основание свидетельства, которое огнем Духа противостоит смерти. Смерть может приобрести такой размах, поселившись в плоти, в камне, в деревьях, в сознании человека, что всякий выбор лишится смысла, и единственным конкретно мыслимым выходом будет казаться убийство возможно большего числа людей из противного лагеря. А торжество такой политики провозглашает и обеспечивает после более или менее краткого перерыва возобновление вражды.

Когда на такую политику ни у кого нет управы, люди не просто преступают пределы своей идеологии, но делают ее ложной, отчуждая от изначальной и естественной ее цели–поддержания бытия. Когда воля к смерти становится наслаждением и правители государств ведут себя как вооруженные дети, о непротивлении уже нет помина. Учение о непротивлении должно быть действенным, его следует проповедовать как политическую теорию.

После двух последних мировых войн цивилизованное человечество поставило перед собой задачу: путем работы международных организаций противостоять агрессии и предотвращать конфликты. Кажется, некоторые страны, особенно в Западной Европе, благодаря более или менее тесному сотрудничеству, ушли от опасности вражды между собой в обозримом будущем. Если соседние страны достигнут высокого экономического и культурного развития, они обнаружат, что распри, приводившие их к противостоянию, значительно ослабели. Таков процесс гуманизации сообществ. Значит ли это, что всеобщее обогащение решает проблему войны? Ведь где богатство, там и власть, а всякая власть противоречит другой власти. Может быть, ключ к проблеме — в создании империи? Но возможна ли такая империя, которая гарантировала бы справедливость для всех народов, рас и религий?

Справедливость и мир неразделимы. Несправедливость ведет за собой отчаяние и раздражение, мятеж и стремление к разрушению. Она обличает волю к власти, которой движимы тиран и оккупант, и свойственную этой воле дискриминацию. Воля к власти порождает ложь, прикрывается ею в правовом государстве и утверждает как норму тот самый процесс «несправедливость — бунт — подавление». Ненависть, недоверие, фанатизм, расизм, угнетение — всем этим отмечен конец общественного диалога.

Всякая политика власти становится политиканством и исключает свидетельство. Если свободная или, по крайней мере, терпимая жизнь мне запрещена, значит, мне отказано в моем внутреннем бытии. Я могу свидетельствовать против этого творческим молчанием или мученичеством. Пусть я уничтожен общественно, но меня знает Бог и питает надежда на Царство. Общение святых осуществимо даже во время войны и гонений.

Мученик пребывает в мире с Богом вне политического тела. Никакая сила не может раздавить его, потому что он созерцает свет от лика Того, о Ком написано: «Не воспрекословит, не возопиет, и никто не услышит на улицах голоса Его; трости надломленной не преломит и льна курящегося не угасит» (Мф. 12,19–20).

Царство мира уготовано приходом Того, Кого литургия именует «Князем мира» (Ис. 9,6). А Павел говорит о Нем еще проникновеннее, еще интимнее: «Он есть мир наш» (Еф. 2,14). И далее, о том, что Он «убил вражду» (Еф. 2, 16). Здесь мы за пределами области юриспруденции, вне рамок Организации Объединенных Наций. Историческая же действительность, напротив, управляется либо силой, либо правом, и обе эти области чужды логике святости. Закон принуждает и употребляет силу. Мир, понимаемый как отсутствие войны, может быть частью политического мышления и политической этики, так как они отражают гуманистическую культуру. Политический человек стремится к такому политическому миру. Он будет осуществлять его здесь и теперь. Но он мыслит достаточно реалистически, чтобы понимать, что всеобщее разоружение немыслимо, а военная промышленность необходима в структуре великих держав.

Нет необходимости останавливаться на том, каким источником и коллективного, и индивидуального зла бывает страх. До самого конца истории люди будут порабощены этим страхом смерти. Насилие — неотъемлемая часть дела смерти. Ненасилие, понимаемое как простое неприменение силы, еще не есть победа над насилием. Ненасилие как смелость и преодоление себя — это уже не политическая позиция, но свидетельство.

Если, в существе их поведения, для святого и политика нет общей меры, тем не менее святой молится о том, чтобы мир, политический мир, установился на земле. Мир — нормальная среда, в которой развивается человек, мир — знак его победы над собственными вожделениями. И в том, что люди считают себя обязанными искать мирных разрешений конфликтов, заключается значительный нравственный прогресс.