Переходы - Алекс Ландрагин

Чем ближе к кораблю, тем сильнее страх, что не дождутся. Посреди смятения и судорожных рывков до меня доносится грохот разворачивающегося полотнища и свист паруса, наполняющегося ветром. Как ни странно, полное изнеможение придает мне сил. Я уже ближе к судну, чем к берегу, но накатывает слабость. Если не попаду на борт, мне конец, ибо я не смогу доплыть обратно до берега. Кричу во весь голос, но так лишь замедляю продвижение. Судно трогается, но тут раздается оклик впередсмотрящего, звучат заветные слова: «Человек за бортом!» Через несколько секунд в воду шлепается канат. Силы меня покинули, я в состоянии лишь вцепиться в канат. Трое матросов втягивают меня через фальшборт на палубу. И вот я уже лежу на спине на средней палубе, хватая ртом воздух. Звучат команды, матросы мечутся туда-сюда, устанавливая паруса. На меня никто не обращает внимания, разве что мой приятель Брайс, который, проходя мимо, замечает:

— Ну ты, дружище, даешь, вот не знал, что ты умеешь плавать!

А боцман Икар бормочет:

— Надеюсь, парень, она того стоила, потому как спину тебе за нее взлохматят будьте-нате.

Судно легло на курс, суета на верхней палубе унялась. Когда стук моего сердца замедлился, удалось приподняться. Первой мыслью было отыскать тебя, но тебя нигде не было видно. Вновь прозвучал свисток, вахтенные с левого борта стали один за другим спускаться в люки. Прежде чем отпустить меня с ними, Икар отвел меня к капитану Маршану, который спросил, почему я оставил свой пост. Ложью, выдуманной буквально на ходу, провести его не удалось. Он повернулся ко мне спиной. «Положенное получишь в полдень», — пробормотал он устало.

Мне в тот момент было не до мыслей о наказании. Внизу, в трюме, отыскался мой гамак, осталось лишь натянуть его на обычном месте и забраться внутрь, даже не переодевшись в сухое. Телесную усталость усугубляло смятение мыслей — голова шла кругом от странности и новизны. Совершив переход в новое тело, ты начинаешь жить новой жизнью и в первое время вынужден тяжко трудиться, чтобы освоить ее механизм. Так чувствует себя ткач, усевшись за новый для него станок, на котором натянут наполовину сотканный ковер с незнакомым узором. На шпульки уже намотаны нити разных цветов. Остается верить, что мастерство обращения с пряжей вживлено в мышцы пальцев, что верная последовательность движений вспомнится сама по себе точно в нужный момент.

Среди всех этих странностей — странностей моего тела, моей одежды, окружения — сон не шел. Уснуть в незнакомом гамаке мешало все: поскрипывание корпуса, храп команды, полоски лунного света, кравшиеся по планкам в такт движению воды. Мозг переполняли вопросы. Что я натворила? Я на рушила Закон — ради чего? Ради тебя, Коаху, — бездумно, по наитию. А потом с другого конца судна раздался крик, донесшийся из помещений для главных, — кричавшему будто нанесли тяжелый удар.

Незадолго до рассвета квартирмейстер разбудил мичманов и помощников, боцман же встал у центрального люка и рявкнул приказ: «Всем наверх, левый борт!» Вскоре после этого запахло горящим углем: кок растопил печь на камбузе. Первой реакцией была растерянность, но потом тело мое, точно некий автомат, перешло к привычным действиям: сложило гамак, прихватило из трюма кусок пемзы, вылезло из люка и принялось драить палубу и чистить такелаж. Все вокруг выглядело и привычным, и непривычным. В восемь помощник боцмана дал свисток к завтраку. Почти все матросы спали дурно, мучаясь похмельем, поэтому отвратительную похлебку из овсяной крупы мы ели в молчании.

Тогда и начались поиски тебя — нового тебя в теле мудреца чужаков. А потом вдруг вспомнилось, без всякого с моей стороны усилия, что чужаки эти не чужаки, а французы, а целитель их — врач, а имя его Робле. Так и явились ко мне воспоминания о моем новом теле, естественным путем, сами собой — как вот пузырьки поднимаются на поверхность воды.

В одиннадцать Икар велел свистать всех наверх, капитан обратился к команде. Наконец мы встретились — ты стоял на шканцах среди главных. Глаза бегали туда-сюда: казалось, что ты от растерянности пытаешься как можно меньше привлекать к себе внимание, одновременно пристально наблюдая за происходящим с целью понять, как себя вести. Капитан Маршан огласил приказ: трое членов команды будут наказаны «кошкой» в связи с событиями предыдущего дня: двенадцать ударов — штурвальному Боникару за пьянство, двенадцать — Руссетти — тому, что в тебя выстрелил, — за неосторожное обращение с оружием, а мне — двадцать четыре удара за неповиновение и самовольное оставление поста. Пока он говорил, Икар с двумя матросами водружали козлы для наказуемых. Моя очередь была последней.

Сперва плетка-девятихвостка взлохматила спину Боникару. Потом настала очередь Руссетти. Матросы смотрели молча, со смесью страха, сочувствия, любопытства и скуки — чувствовалось, что зрелище это им не в новинку. Потом кликнули меня. Сдернув мою рубаху, помощник боцмана Инферне привязал меня к козлам за запястья и, держа плеть, отошел на несколько шагов. Первый удар ожег мне спину, и боль была такая, будто полоснули ножом. Затем еще, и еще, каждый страшнее предыдущего. Икар отсчитывал вслух удары, каждый из которых сдирал с меня кожу. Первый раз сознание меня покинуло на одиннадцатом, потом еще несколько раз. После каждого обморока меня обливали ведром морской воды — боль от этого делалась лишь невыносимее. После экзекуции меня пришлось унести в трюм, следом шел матрос с ведром и шваброй, замывая кровь.

После меня оттащили в лазарет и положили животом вниз на хирургический стол, где я вновь потерял сознание. При новом приступе боли я открыл глаза — ты стоял совсем рядом, обрабатывая мне раны: в одной руке лоскут ткани, в другой — склянка со спиртом. Действовал ты медленно, неуверенно, будто в первый раз совершая каждое движение. Я опознал те же колебания, которые испытывал сам. Райнье, помощник врача, стоял рядом, бросая на тебя недоуменные взгляды, чувствуя, что с тобой что-то не так. Не ведал он того, что было ведомо моей душе: ты не знал, как нужно поступать, и дожидался импульса из некоей неведомой дали — колебания твои были связаны с тем, что каждое следующее действие ты можешь совершить лишь после прозрения. Ты прислушивался к своему новому телу, дожидаясь, когда придут, одно за другим, воспоминания о правильной последовательности движений: возьми лоскут, смочи спиртом, осторожно приложи к ране — пусть пациенту и больно, но из раны будет удалена грязь.

На меня поочередно наползали