В краю танцующих хариусов. Роска - Станислав Олефир

Я, лишь увидел его, понял, что там, у скал, никакая не мамаша, а самый обыкновенный пестун. А вот эта громадина — мать и пестуна, и медвежонка. Наверное, она только что паслась. Я хорошо вижу свисающие с ее рта травинки, комочки вызелененной слюны на нижней губе, ряд крупных зубов над нею. Паслась, услышала крик детей и явилась творить расправу. Вот это влип! Пять-шесть хороших прыжков — и она накроет меня как цыпленка.

Забыв обо всем на свете, с переломленным ружьем в одной руке и рюкзаком в другой, бегу через осоку прямо в озеро. За спиной ревет медведица, впереди испуганно блеют медвежата, осока путается под ногами, а здесь прямо передо мной открылась болотина. Широкая, покрытая пузырчатыми водорослями, и кто его знает, где у нее дно? Проваливаюсь чуть ли не по пояс, вода заливает сапоги, а в голове одна мысль — нападают медведи на глубине или нет? Кажется, не нападают. Хотя, собственно говоря, какая здесь глубина?

Наконец пересек болотину и, скользя сапогами, выдрался на кочку. Дальше чистая вода. В это мгновенье словно лопнула и рассеялась окружавшая меня до сих пор завеса, и я начинаю понимать, что делал до сих пор не то, что нужно. Все так же спиной к беснующейся медведице достаю патроны, заряжаю ружье и с прижатым к плечу прикладом поворачиваюсь назад. В эти доли мгновенья успеваю увидеть все: поставленную на «огонь» пуговку предохранителя, нитку водоросли на ружейном стволе, все так же стоящих навытяжку медвежат и даже то, что брошенный у ног рюкзак сползает к воде.

Но главное, конечно, медведица. Она бежит по осоке, из-под ее толстых лап во все стороны летят ошметки грязи. Почему она не догнала меня до сих пор — даже не представляю. Увидев наведенное ружье, она резко затормозила, рявкнула так, что эхо загудело по скалам, и поднялась на дыбы.

Мною же руководит какая-то неожиданная уверенность. Охотник я не так чтобы очень, но сейчас чувствую, что могу попасть в любую точку на медведице. Словно между ружьем и зверем протянута какая-то ниточка и стоит только захотеть, как пуля пойдет строго по ней. Перевожу мушку ружья то к вылезшей подмышке медведицы, то к косматой шее, то к сверкающим злобой глазам.

Медведица моментально почувствовала происшедшую со мной перемену, поняла, что находится в моей власти, обиженно хрюкнула, опустилась на четвереньки и бочком-бочком подалась к лиственничнику. У самой его кромки еще раз обернулась и, удостоверившись, что я все еще стою на кочке, по большой дуге обогнула озеро и выскочила к голубичнику.

Медвежата у самых скал. Стоят, словно солдатики, опустив лапы по швам, и дружно так поворачивают головы то в мою сторону, то в сторону матери; снова ко мне и снова к матери.

Медведица подбежала к ним, что-то хрюкнула, и все дружно покарабкались по пробитой в скалах лощине. Камни с шорохом катились вниз, некоторые долетали до озера и плюхались в воду. Откуда-то с шумом налетела стая уток, пронеслась над головой и скрылась за лиственницами. Я проводил уток взглядом и вдруг пожалел о тех выроненных в осоку дробовых патронах. Стая летела довольно низко, и можно было запросто сбить парочку чирков.

Медведи уже у самой вершины. Впереди медведица, за нею, буквально уткнувшись носом ей в хвост, пестун, и чуть поодаль пыхтит медвежонок. Теперь он совсем маленький и круглый, как мяч. Вот звери уже на скале, немного постояли, поглядели в мою сторону и скрылись.

Я поднял рюкзак, выбрался на берег, слил из сапог воду и принялся собирать ветки для костра. Все делал спокойно, я бы даже сказал, хладнокровно. Но вот разжечь костер сразу не смог. Достал коробок, открыл, а захватить спичку не получалось — дрожали пальцы. Скоро озноб передался всему телу: тряслись руки и ноги, зубы выбивали такую дробь, что челюстям было больно.

Сижу у кучи дров, медведей ни слуху ни духу, рядом заряженное пулями ружье и еще наготове шесть медвежьих зарядов, а я трясусь.

…В ту ночь я спал в тайге. Соорудил шалаш, нарезал для постели прошлогодней травы. Словом, устроился довольно основательно. Тепло, уютно, рядом потрескивает костер, на ближней лиственнице возится стайка щуров — можно спокойно спать. Я же лежу и все пытаюсь понять, что произошло сегодня со мною? Почему я так вел себя? То праздновал труса, то готов был разделаться с этой медведицей в два счета?

Наверное, во мне, как и во всяком другом человеке, где-то в глубине подсознания хранится весь жизненный опыт моих предков. Только вызвать его к жизни можно не во всякий час, а лишь в минуты высшего напряжения. В первое мгновенье перед разъяренным зверем метался сегодняшний изнеженный цивилизацией человек. Потом, когда казалось, что медведь вот-вот настигнет меня, в подсознании проснулся мой далекий пра-пра…дед. Тоже бродяга и тоже охотник. Конечно же, он очень удивился моему поведению и сразу же как-то там одернул меня. Мол, что это ты, внучек, суетишься? Да я их еще пещерных дубиной гонял, а у тебя ружье! А ну, спокойней. Руку потверже, глаз поострей! Тоже мне, нашел от кого бегать!

Так он руководил мною минут двадцать, а когда опасность миновала — оставил меня, и я снова принялся дрожать, да так, что не мог удержать спичку.

Он, мой пращур, и раньше не раз выручал меня. Это было, когда я, заблудившись в метель, устроился ночевать у костра, хотя до избушки оставался какой-то километр. Задремав всего лишь на минуту, я проснулся с совершенно ясной головой и сразу же разобрался, где север, где юг. Поднялся, собрал вещи и через полчаса был дома.

А однажды я в такую же вот, как и сегодня, пору рыбачил на Явканских островах. Ложился спать, все было нормально, и вдруг среди ночи проснулся словно от толчка. Гляжу, мой остров заливает водой, главное же лодку начало относить от берега. Едва я ее догнал…

Выручил он меня, когда я учуял подкравшуюся к палатке рысь, когда мой плот затянуло под завал, когда целую неделю в пятидесятиградусный мороз выходил из верховьев Фатумы, проваливался в полыньи, попадал в наледи и лавины и не только остался жив, а даже пальца не обморозил.

Вот поэтому я с благодарностью думаю о своем давнем пращуре и за его приобретенный для меня опыт говорю спасибо!..

На этом я успокоился и начал дремать. И вдруг меня поразила внезапно пришедшая мысль:

— А как это будет со мною? Может, и мой опыт, мое умение тоже отложатся в подсознании моего потомка и в трудную для него минуту я буду приходить к нему на помощь? А ведь не так давно при мне оскорбили женщину и я сделал вид, что ничего не заметил; потом спасовал перед самодуром и хамом только потому, что он мой начальник и сможет потом как-то там ущемить меня, в третий раз я пожал руку вору и мошеннику. Знал, что вор, знал, что мошенник, а все равно пожал.