Сердце Льва - Дмитрий Вересов

Звали его Ибрагим — старый рейс Ибрагим, а познакомился с ним Хорст недели две назад неподалеку от Ахет-Хуфу, по-простому пирамида Хеопса. Был жаркий, исходящий пылью, крикливо-суетливый полдень. Над пирамидой тучами кружились голуби, а у подножия — туристы, мелкие торговцы, алчущие клиентуры рейсы. Жизнь не затихала на древних скалах тысячелетнего Ростау. Однако настроение у Хорста было похоронным. Только что он вылез из Ахет-Хуфу на Божий свет и физически, каждой своей клеточкой ощущал немыслимое бремя гигантской пирамиды. Вот уже неделю его мучила навязчивая мысль, смешно сказать, о каком-то там папирусе времен позднего Среднего царства. выполненном иеротическим письмом, плохо сохранившимся и несомненно являющим собой копию с какого-то раннего оригинала. Назывался сей папирус Весткарским в честь одной эксцентричной дамы, передавшей его безвозмездно в дар науке, и рассказывал о фараоне Хеопсе, собиравшемся соорудить в своей строящейся пирамиде некие тайные палаты на манер тех, что были в храме Тота. И все было бы ничего, если бы не другой папирус, так же периода Среднего царства, содержащий «предостережение Ипувера», в нем старый жрец сетует, что канули золотые времена и «нет уже тех достойных, кто может забрать то нечто, спрятанное в пирамиде». Значит, нечто, спрятанное в пирамиде? Уж не в секретных ли палатах фараона Хеопса? Без малого неделю Хорст лазил по Ахет-Хуфу, прикидывал так и этак, простукивал стены, чуть ли не обнюхивал Большую галерею, камеру царя и комнату царицы, с непониманием посматривал на массивный, из крепчайшего гранита саркофаг — как его вытесали, из цельной-то глыбы? Это в эпоху-то медно-каменной культуры? Нет, трижды прав Шампольон, по сравнению с древними мы, европейцы, словно лилипуты. Ишь чего понастроили. На площади основания Ахет-Хуфу можно разместить храм святого Петра, а также Миланский и Флорентийский соборы вместе с Вестминстерским аббатством. Наконец Хорст плюнул на ортодоксальную археологию и стал подумывать о методах Бельцони, добывавшего раритеты при посредстве тарана и динамита. Вот тут-то ему и повстречался рейс Ибрагим, дочерна загорелый, беззубо улыбающийся, в донельзя истертом выцветшем джилалабьяхе.

— Салам алейкум, товарищ, — безошибочно угадав в Хорсте русского, поздоровался он, подкрутил седеющие усы и доверительно сообщил: — Это ведь я водил Картера к Тутанхамону, я лучший проводник во всем Египте. Ты, товарищ, со мной ходи, мне бакшиш плати, я тебе такое покажу. Э, рубли не надо, доллары давай, фунты, марки.

Глядя на него, создавалось впечатление, что за Двадцать пять зеленых он завернет вам Ахет-Хуфу в Шелковую бумагу или по крайней мере попытается это сделать. А уж за тридцать пять — откроет все тайны древней земли Кем. Хорст не долго думая дал ему полтинник. И Ибрагим честно вывернул перед ним наизнанку все достопримечательности Мем-Фисского акрополя: «поля пирамид» в Дашуре, Сак-ре, Абусире, Завиет эль-Ариане и в Абу-Руваше. Казалось, мигни только Хорст, и перед ним откройся ворота в Дуат, бренное обиталище душ усопших. А еще Ибрагим знал множество историй — ц про негасимые светильники гробниц, и про таинственный, светящийся во тьме сплав орихалк, и про загадочную, ныне выродившуюся породу котов, с которыми в свою бытность фараоны охотились на диких гусей. Почему египетские краски не выцветают тысячелетиями? Почему эмблемой касты фараонов была очковая кобра, а жреческой — обыкновенная? Почему, почему… А вот насчет тайных помещений в пирамиде Хеопса старый рейс молчал, отнекивался, нет, говорил, товарищ, не знаю. Мол. главная тайна Ахет-Хуфу совсем в другом. Когда халиф аль-Мамун в девятом веке с помощью огня и уксуса пробился в пирамиду, то обнаружил он не пустоту, как утверждают историки, а увидел две исполинские скульптуры, стоящие на пьедестале. Одна изображала мужчину с копьем в руке и была из золота, другая — из серебра и представляла собой женщину с пращей. Посреди того же постамента стояла ваза из неведомого минерала. Когда ее наполнили водой, она весила ровно столько, сколько и пустая.

Третьего дня Ибрагим поведал Хорогу преинтереснейшую историю. Будто бы сын его пятой дочери, непутевый Муса, тот что работает шофером у господина Али, так накурился гашиша, смешанного с семенами дурмана, что, ничего не соображая, сел в машину и сдуру укатил куда глядят глаза в пустыню. Естественно, застряв, бросил грузовик, долго куролесил по пескам, распевая песни, а в районе старых каменоломен вдруг замолк, потому что натолкнулся на запечатанный вход. В гробницу, богатую, похоже, нетронутую мародерами, местоположение которой Ибрагим готов указать… И надо торопиться, потому как у непутевого Мусы короткий ум и длинный язык.

— Кушайте, уважаемый, кушайте: — Хорст с искренним радушием прижал ладони к сердцу, легко поднялся с пуфика и, вытащив бутылку необъезженной еще «Белой лошади», вздохнул: — Ох, грех, грех… — Да, грех, грех… — в тон ему вздохнул араб, продугил тягучую слюну и пальцами — пророк предписал есть руками — взял с блюда сочную брошетту, маленький закусочный шашлычок. — Но не такой уж и тяжкий. — Обмакнул мясо в соус и с презрением покосился на поднос, где стояли всевозможные напитки: соки, молоко, вода, ароматизированная флердоранжем. — На то они и грехи, чтобы их отмаливать. Аллах простит.

Все верно, как сказал один еврей: если нельзя, но очень хочется, то можно. Из чайных, доверху наполненных пиал. Под салат из жареного перца с запеченными помидорами, цыплята с черносливом и медом, посыпанные кунжутом, и хрустящие бриуаты с голубятиной.

— А не кажется ли вам это странным, уважаемый? — тонко поинтересовался Хорст, когда уже изрядно прогалопировали на «Белой лошади» и принялись за запеченного барана, коего полагалось есть со смесью соли и молотого тмина. — Каких-то два десятка километров от Каира и — нетронутая гробница. Просто чудеса тысячи и одной ночи.

Конечно чудеса, если учитывать тот прискорбный факт, что основная часть захоронений на нильских берегах была осквернена еще в эпоху фараонов.

— Что ж тут странного, товарищ. — Старый рейс отдал должное гранатовому соку и снова обратил свое внимание на баранину.. — Тот, кто имеет разум, в эту чертову каменоломню не пойдет. А глупцы оттуда уже не возвращаются. Скверное место, плохое. Слышал ли ты, товарищ, о коварной богине Миург, владычице миражей, дурмана и опьянения. — Ибрагим непроизвольно перешел на шепот и, оторвавшись от мяса, начал в одиночку запрягать «Белую лошадь». — Она умеет двигать по пустыне колодцы, перекатывать своим дыханием каменные шары, служащие ориентирами для погонщиков караванов. А скольких она заманила за черту реального мира в свою призрачную страну Миургию. Те люди, оборванные и высохшие, с полузакрытыми глазами, бродят от оазиса к оазису, из селения в селение, ничем не занимаясь, ни с кем не разговаривая. Что они видят, о чем они думают, знает только Миург. — Старый рейс глянул на Хорста поверх края пиалы. — Так вот в этой каменоломне можно запросто повстречать ее. Как в свое время это случилось с царем Камбисом и его пятидесятитысячной армией. Никто не вернулся назад…

Настала тишина, нарушаемая лишь лопастями вентилятора да осторожными шагами буфетчицы, с почтением подающей кускус. Из уважения к гостю арабу, она была одета в мавританском стиле в шелковые просторные шальвары, некое подобие кафтана и светло-голубую чадру.

— Что-то не пойму я, уважаемый, эту самую владычицу миражей. — Выждав, когда буфетчица уйдет, Хорст скатал из кускуса шарик и одним движением большого пальца с ловкостью отправил в рот. — Камбиса с его войском ухайдокала, а непутевому Мусе гробницу отдала. Где логика?

— Видимо, гашиш, смешанный с дурманом, размягчил ее каменное сердце. — Рейс глубокомысленно пожал плечами, поставил пустую пиалу и, дабы, уклониться от темы, потребовал бумагу и карандаш. — Вначале через Нил, потом вот по этой дороге сюда, затем по той туда… Теперь направо через ров в каменоломни… Вот здесь по левой стороне ближе к началу. Темно-оранжевая скала с трещиной словно крест… Найдете.

Сам он ехать во владения Миург отказался категорически.

Провел ладонями по бороде, с достоинством поднялся и, не оглядываясь, направился к дверям. Было далеко слыхать, как стучит его тамариндовая палка по древней каирской мостовой.

Хорст повертел так и этак коряво нарисованный план, глянул на «Победу», прикидывая время до рассвета, морщась, закурил «Красный молот» и тронул выключатель селектора:

— Начальников секторов ко мне.

А когда прибыли начальники секторов — культурно-массового, спортивно-оздоровительного и общеобразовательного — все, как один, под потолок, с комодообразными плечами, одетые в рубашки «первомайка», белые бриджи «Дружба» и белые же тапки «Рот-фронт», Хорст коротко приказал: