Номерные сказки - Евгений Шестаков

Царевна прыснула, приглашенные бояре хихикнули, государыня с улыбкой потупилась. Его величество по-своему истолковал их реакцию.

— Вот именно! Вместо былинных песнопениев — сплошные хохотушки срамные! Рази ж они как следует дух народный передают? Нет! А ведь даже вон у дикарей индейских разумные баллады имеются. Как там бишь... Ну, навроде... — государь, припоминая, пожевал губами. И вдруг неожиданно и мощно выдал в сильно извращенном, длинном и утомительном виде :

С койкоместа Гайавата злой восстал от недосыпа

На ночных сверчков. И матом крыл их крепко, одеваясь.

Томагавк заткнув за пояс, взял он лук и взял он стрелы,

И пошел лесной дорогой к речке уток настрелять

Иль гусей к обеду жирных, коль еще не улетели,

Или гадких ирокезов для коллекции из скальпов,

Или жирненьких апачей для забавы молодецкой,

Иль кого-нибудь из белых подстеречь и укокошить,

Криком боевым индейским до поносу напугав,

Чтоб не шлялись, словно дома, при часах и кошельках,

Чтобы знали, кто хозяин рек, лесов и прерий здешних.

А то ишь, козлы такие, понаперли отовсюду,

Будто тута им малина, а хозяев будто нет,

Будто можно без зазренья инглишем орать на белок

И швырять на землю шпалы для колесных смрадных чудищ,

Рощи вырубив под корень в день по тысяче гектаров,

И за золото дрянное нож пыряя каждодневно

В брюхо как единоверцам, так и местному народу,

Каковой для них лишь мусор и отрыжка мирозданья.

Нет, вонючки! Гайавата зря что-ли стрелять учился

Из любого положенья из оружия любого по любой наземной цели?

Хрен вам, гады! По тропинке, непрерывно маскируясь, он идет.

И хрен кто слышит шаг его в лесу осеннем!

Он один. Но хрен кто сможет изловить его и грохнуть!

Потому что храбрый воин с детства смерти не боится,

Потому что он с пеленок бил собак и кошек вешал

Гроздьями на всех деревьях. А отец ему за это

Леденец дарил трофейный и с убитого портянки,

И учил стрелять на запах виски и на цокот шпор сапожных,

И топор метать на милю точно в брюхо капеллану,

Чтоб не смел своим кадилом духам нашим в нос вонять.

Хрен вам всем! Рукою верной Гайавата не промажет

И по брови в землю вгонит иль на дно реки отправит

Хоть бригаду, хоть эскадру, хоть на ядрах прилетайте -

Все найдете здесь могилу! За родной земли свободу

И за огненную воду в ваших флягах все помрете,

Здравствуйте, я ваша тетя!

Костяная и с косой!

Песнь моя — за упокой!

Чу! Услышал Гайавата! И увидел. И рукою

Потянулся к томагавку. А другою он для бою

Лук свой мощный снял с плеча.

Половинку кирпича

Для метанья приготовил

И кастет, весь в пятнах крови,

Что проламывал, бывало,

Даже рыцаря забрало.

И копье из цельной ели

С наконечником огромным,

Что ни разу мимо цели

Не воткнулось, сколько помню.

И ужасную секиру, что куда острее бритвы,

Вынул он не страху ради, а конкретно ради битвы.

И топорик окаянный

С длинной ручкою деревянной,

И ножей лихой набор,

Каждый длинен и остер.

И ружье-оленебой,

Что всегда носил с собой,

Сняв с холодного придурка,

То ли копа, то ли урки,

В общем, звался Следопыт,

Пока не слетел с копыт

От удара в лоб дубиной.

И ее, конечно, вынул

Из заплечного мешка.

Враз она полкотелка

Сносит запросто с размаху.

Даже мамонтову ряху

Как-то набок своротил,

Размахнувшись что есть сил.

Чтобы зря не топал ночью,

Когда люди спят и хочут

Тишины вокруг себя.

И аркан достал, любя.

И, лелея, приготовил

Для душения без крови.

И немалый южный нож,

Что на финский не похож,

Что любым манером кинешь -

Так и так по ручку вхож.

Хочешь — в брюхо, хочешь — в спину,

Хочешь — ткну, а хочешь — кину.

И, конечно, бумеранг,

Что летит по кругу дранг

Хоть нах остен, хоть нах вестен.

Промахнулся — снова вместе.

А уж ежели попал -

Птицу мочит наповал.

Всадника — с коня сбивает.

И, бывает, убивает

Даже вместе и с конем.

Ежли десять раз метнем.

Да, короче, все при нем!

Всем запасся Гайавата,

Лучший образец солдата

И волшебник поля боя.

Даже полковой трубою

Он самим собой снабжен.

Всяк да будет им сражен!

Всяк ему да покорится!

Всяк его да убоится!

Всяк пред смертью убедится,

Что зазря пришлось родиться

И напрасно помирать.

Чу! Ступает вражья рать...

— Хватит! — крикнула царица. И, опрокидывая посуду, встала. И демонстративно вышла. Следом за ней — царевна. Покрутив предварительно у виска пальчиком.

— Совсем вы, батя, по зимнему времени озверели! Сугробы везде, воевать несподручно, так вы в мыслях буйствуете. Негоже!

Бояре молчали.

— Не понравилось, что-ли? — спросил их государь. — Я же в качестве примера. Что люди эпосы целые сочиняют, а у нас лишь одни хохмы короткие.

— Да ими, поди-тко, и обойдемся? — вопросительно произнес казначей, — Что-то уж больно слушать-то страшно, батюшка. Аж икота нервная, прости Господи, сквозь портки рвется. Может, не надобно нам оно?

Все промолчали. Включая шута, который спал и ничего не слышал. Но стонал во сне. Кошмарил, видимо, помаленьку.

— Ну и хрен с вами! — обидевшись, сказал царь. И дулся на всех вместе взятых подданных до обеда и даже немного после.

В этот день ни в стране, ни при дворе ничего примечательного не случилось. Вчерашнее прилюдное исполнение государем псевдостихотворного лжеэпоса о якобы Гайавате столь угнетающе подействовало на умы, что вторые сутки все слышавшие его были слегка не в себе. Его величество ходил с прибитым виной лицом, вздыхал и мысленно публично просил прощенья. И , похоже, не находил такового в испуганных взглядах придворных и домашних.

Лишь один человек, а конкретно господин летописец, не только не осудил государя за аморально-кровожадное выступление, а даже был неприкрыто им восхищен. Господин летописец как персона третьестепенная за завтраком сидел в самом углу и не все хорошо расслышал. Но ему понравился принцип. Пересказывать чужое сочинение, отродясь его не читав и даже толком не слышав. И, удалившись в свою светелку, он тоже кое-что накропал. Книга произведений Гомера в учрежденной его величеством библиотеке отсутствовала, и господин летописец, поплевав на ладони, взял и написал ее. За Гомера. Легко и быстро. И поставил на полку. И понял, что его посетила Идея. Отныне так и будет. Если не достать настоящей книги — так напишем же ее сами! И он тихо порадовался за себя. И еще разок перечел на память начало.

"Эх!

Гордо смотря на причал сквозь перископ дальновидный,

Наш Одиссей-капитан басом молитвы прочел

Всем богам по одной, кроме Зевса, которому две,

Тенором крикнул рыбачкам, чтоб верность ему сохраняли,

В их числе и супруге, чьи груди не знают размера,

Альтом высоким свистнул концы обрубать

В смысле хорошем, канаты имея в виду,

И — поплыл наш "Арго", острым носом вздымая буруны,

Тяжкой кормой с рестораном на три четверти в воду просев.

Песнь затянули под плетку гребцы удалые,

Вторили им пузырями, упершися в дно, бурлаки,

Старый буксир, извергая дымы вертикально,

Винтом по воде колотил и тянул безвозмездно.

Я, слабогрудый писец, от волненья икаю в семь дыр,

Компас заветный ховая под кожные складки.

Ходит по палубе хмуро многообъемный Геракл,

Это ему весь маршрут без устали дуть в паруса.

Добрый Орфей, расстегнувши златые одежды,

Кормит дельфинов мелкою тварью с себя.

Ловкой рукой держит руль Прометей-огнекрад,

С другом своим Геростратом хитро шепчась о своем,

Тихо под шлюпкой лежит Архимед бесполезный,

Их с Пифагором никто на корабль не звал.

Тайно проникли, везут контрабандою циркуль,

Точек мешок, два рулона парабол и сферу.

Ах!

Крикнул раввин, закрестились монахи на сходнях,

Белого агнца в живот ударил стамескою жрец.

Вот наконец и поход! Тянут якорь мосластые руки.

Боком навстречу судьбе наш "Потемкин" дрейфует, треща.

Царь Одиссей в адмиральских наколках по телу

Сквозь козырек смотрит на кубрик богов,

Где главную жертву Ахилл

Из елениных глаз на сковородке готовит в надежде,

Что милостив будет если не сам Посейдон, то хотя б рыбнадзор.

Вот и гудок. Это Крон, покровитель гороха,

Задом своим через рупор рожает положенный звук.

Машет платок на брегу. И парик. Облысев, Пенелопа,

Тягостью сделалась мужу. И он уплывает.

Ух!

С шумом ударили крепкия веслы о льды!