Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви - Реймонд Карвер

– Мальчики, ну-ка домой, – сказала женщина. – Подумать не могла, что вообще такое еще увижу, – сказала она и приложила руку к груди.

Хэмилтон вспотел, а когда попробовал вздохнуть поглубже, легкие ему обожгло. В горле застрял комок чего-то, и целую минуту он не мог сглотнуть. Затем пошел, по бокам – его сын и мальчик по имени Кип. Он услышал, как хлопнула дверца машины, завелся мотор. На ходу его обмахнули лучи фар.

Роджер разок всхлипнул, и Хэмилтон обхватил его рукой за плечи.

– Я лучше домой пойду, – сказал Кип и заплакал. – Меня папа искать будет.

– Прости, – сказал Хэмилтон. – Жалко, что тебе пришлось эдакое увидеть, – сказал Хэмилтон сыну.

Они шли дальше, а когда добрались до их квартала, Хэмилтон руку убрал.

– А если б он выхватил нож, пап? Или дубинку?

– Ничего подобного он бы не сделал, – сказал Хэмилтон.

– А если бы все-таки? – спросил его сын.

– Трудно сказать, что люди вытворят, когда злятся, – сказал Хэмилтон.

Они пошли по дорожке к их двери. Сердце у Хэмилтона дрогнуло, когда он увидел освещенные окна.

– Дай пощупаю мышцы, – сказал сын.

– Не сейчас, – ответил Хэмилтон. – Ты пока заходи и поужинай, а потом быстро в постель. Скажи матери, что со мной все в порядке, я просто на крылечке несколько минут посижу.

Мальчик переступил с ноги на ногу и посмотрел на отца, а потом кинулся в дом и стал звать:

– Мам! Мам!

Он сел на крыльце и откинулся на гаражную стену, и вытянул ноги. Пот у него на лбу высох. Под одеждой ему было липко.

Однажды он видел своего отца – бледного человека с неспешной речью и покатыми плечами – в чем-то подобном. Там все было скверно, и оба участника пострадали. Дело происходило в кафе. Второй человек был батраком. Хэмилтон отца своего любил и мог припомнить о нем многое. Но теперь вспомнил ту единственную отцову драку, как будто она в человеке была главным.

Он все еще сидел на крыльце, когда вышла жена.

– Боже правый, – сказала она и взяла его голову в обе руки. – Заходи и прими душ, а потом что-нибудь съешь и мне все расскажешь. Оно пока теплое. Роджер уже пошел спать.

Но он слышал, как сын его зовет.

– Еще не спит, – сказала она.

– Через минуту спущусь, – сказал Хэмилтон. – Тогда, возможно, нам нужно будет чего-нибудь выпить.

Она покачала головой:

– Я правда не могу во все это поверить.

Он вошел в комнату мальчика и сел в изножье кровати.

– Уже довольно поздно, а ты еще не спишь, поэтому я пришел сказать спокойной ночи, – сказал Хэмилтон.

– Спокойной ночи, – сказал мальчик, руки за головой, локти торчат.

Он был в пижаме, и от него пахло теплым и свежим, Хэмилтон глубоко вдохнул этот запах. Потрепал сына через одеяло.

– Ты впредь полегче давай. Держись подальше от той части района, и чтоб я больше не слышал, что ты портишь велосипед или какую другую личную собственность. Тебе ясно? – сказал Хэмилтон.

Мальчик кивнул. Он убрал руки из-за головы и принялся ковырять что-то в покрывале.

– Вот и ладно, – сказал Хэмилтон, – тогда спокойной ночи.

Он подался вперед поцеловать мальчика, но тот заговорил.

– Пап, а деда был сильный, как ты? Когда ему столько же было, сколько тебе, в смысле, понимаешь, а тебе…

– А мне было девять лет? Ты об этом? Да, наверное, был, – ответил Хэмилтон.

– Я иногда еле могу его вспомнить, – сказал мальчик. – Я не хочу его забывать или как-то, ну? Ты же меня понимаешь, пап?

Когда Хэмилтон сразу не ответил, мальчик продолжил:

– Когда ты молодой был, у вас было так же, как у нас с тобой? Ты его любил больше, чем меня? Или одинаково? – Мальчик произнес это ни с того ни с сего. Повозился ногами под одеялом и отвел взгляд. Когда Хэмилтон не ответил по-прежнему, мальчик сказал: – А он курил? По-моему, я помню трубку или что-то.

– Незадолго до смерти он начал курить трубку, это правда, – сказал Хэмилтон. – Давным-давно курил сигареты, а потом впадал в уныние отчего-то и бросал, но позже менял марку – и снова за старое. Давай я тебе кое-что покажу, – сказал Хэмилтон. – Понюхай тыльную сторону.

Мальчик взял его руку своей, понюхал и сказал:

– Кажется, ничем не пахнет, пап. А что там?

Хэмилтон понюхал себе руку, затем пальцы.

– Теперь и я ничего не чувствую, – сказал он. – А раньше было, но теперь больше нет. – Может, его из меня страхом выгнало, подумал он. – Я хотел тебе кое-что показать. Ладно, уже поздно. Лучше спи давай, – сказал Хэмилтон.

Мальчик повернулся на бок и посмотрел, как его отец идет к двери, и посмотрел, как он кладет руку на выключатель. А потом мальчик сказал:

– Пап? Ты решишь, наверно, что я с ума сошел, но было б здорово тебя знать, когда ты был маленький. То есть чтоб тебе примерно столько лет было, сколько мне сейчас. Это как… это как я уже по тебе скучаю, если об этом сейчас подумаю. Спятить можно, да? Все равно, оставь, пожалуйста, дверь открытой.

Хэмилтон оставил, но потом передумал и прикрыл ее наполовину.

В чем дело?[31]

Штука в том, что машину продавать нужно спешно, и Лео отправляет это делать Тони. Тони сообразительная и вообще яркая личность. Раньше торговала детскими энциклопедиями вразнос. И его на такую подписала, хотя у него не было детей. Потом Лео позвал ее на свидание, а свидание вот к чему привело. Продать нужно за наличку и сделку совершить сегодня вечером. Завтра тот, кому они должны, может арестовать машину. В понедельник они предстанут перед судом, полностью в шоколаде – но весть о них разнеслась вчера, когда их юрист разослал письма о намерениях. О слушании в понедельник волноваться не стоит, сказал юрист. Им зададут несколько вопросов, они подпишут несколько документов, и на этом всё. Но кабриолет продавайте, сказал он, – сегодня, прямо вечером. Маленькую машинку, машину Лео, могут оставить, тут беды нет. Но если они явятся в суд с этим здоровенным кабриолетом, суд его отберет как пить дать.

Тони наряжается. Сейчас четыре часа пополудни. Лео переживает, что закроются площадки. Но Тони облачается не спеша. Надевает новую белую блузку с широкими кружевными манжетами, новый костюм-двойку, новые каблуки. Из соломенной сумочки своей перекладывает все в новый лаковый кожаный ридикюль. Рассматривает мешочек для косметики из ящеричной кожи и его тоже кладет. Тони два часа занималась прической и лицом. Лео стоит в дверях спальни и постукивает костяшками пальцев по губам, наблюдает.

– Ты мне на нервы действуешь, – говорит она. – Хоть не висел бы над душой, а? – говорит она. – Так скажи мне, как я выгляжу.

– Ты выглядишь прекрасно, – говорит он. – Здорово ты выглядишь. Я б