Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

Георгий смотрел исподлобья, оборвал сердито:

– Ладно, хватит демонстрировать знание русско-французского фольклора! Какое он имеет к нам отношение? Зачем смеяться над тем, что было так… так великолепно? – Он с трудом перевел дыхание. – Нельзя смеяться над этим , понимаешь?

– От возвышенного до смешного один шаг, – пожала плечами Рита. – Значит, смеяться можно над всем.

– Неужели тебе и правда смешно? – Георгий угрюмо опустил голову. – Я смешон?

«Скажи «да», – словно шепнул кто-то на ухо Рите. – У мальчишки бешеная гордыня, как у всех невысоких мужчин, человек, который смеется над ними, немедленно становится их лютым врагом. Скажи «да» – и он больше не подойдет к тебе!»

Она холодно посмотрела на Георгия сверху вниз:

– По-моему, все, наоборот, очень печально. Я приехала в Россию вовсе не для того, чтобы заводить роман со своим… – Она осеклась, но тут же продолжила, от души надеясь, что Георгий не заметил заминки: – Со своим случайным знакомым. У меня есть конкретное дело, и наша встреча течение этого дела сильно затруднила. Пойми, я не виню тебя, я и сама виновата, но теперь – всё, всё! Довольно! Больше ничего не будет! Погоди, а куда мы идем?

Рита только сейчас заметила, что они уже отошли от подворотни, пересекли площадь Минина, на которой вяло бил жидкими струйками воды изящный чугунный (сохранившийся со старых времен!) фонтан, и даже сделали несколько шагов по красивейшей улице, которая – она это отлично знала, не раз слышала от матери! – раньше называлась Большой Покровской или просто Покровкой, а сейчас – это ей уже Федор Лавров рассказал – называлась улицей имени Свердлова или просто Свердловкой.

– Ну, мы просто гуляем, – пробормотал Георгий, и глаза его блудливо вильнули. – А если хочешь, мы можем зайти к моему приятелю. Он вон там живет, за универмагом, вход со двора. У Сашки Тихонова квартира большая-пребольшая, дом, в котором он живет, еще с царских времен сохранился, как и наш. Сашка пластинки собирает. Знаешь у него какие пластинки есть? Весь Вертинский, еще эмигрантские записи, Лещенко есть, Козин старый, довоенный, сейчас-то пластинок Козина больше не выпускают. Мне очень нравятся романсы, а тебе?

– Мне тоже, – кивнула Рита. – Но пластинки Вертинского у нас дома есть, его очень любят мои мать и отчим. И Лещенко есть. Ну а Козина нет, но это не значит, что я сейчас пойду к какому-то Сашке Тихонову слушать пластинки. Думаешь, я не понимаю всех твоих подходов? Пришли к другу, послушали музыку, потом он деликатно уходит – за вином или еще за чем-нибудь или просто скрывается в одной из комнат своей большой-пребольшой квартиры, а мы остаемся одни… – Она зло хохотнула при виде обескураженного лица Георгия. – Я же говорю, ты – мальчик, для тебя все только начинается, а у меня было не раз, не два и даже не три. Я не замужем и не была замужем, я свободная женщина, у меня были, есть и будут любовники, ты всего лишь один из них, не более того, не рассчитывай на исключительность.

Ноздри Георгия раздулись, он опустил глаза. Лицо стало непроницаемым.

– Да я и не рассчитываю, с чего ты взяла? – спросил небрежно. – Хорошо, пусть так, я твой случайный любовник. Но я тебя что, в загс зову? Нет, я просто хочу повторить то, что было так классно. Тебе тоже было классно, я же знаю. Я помню, как ты…

Он умолк. Очень многозначительно умолк!

Рита даже зубы стиснула. Вот так мальчик, ничего себе! Опасный мальчик, оказывается. Мстительный. Злой… Она покосилась на него и увидела, что лицо Георгия побелело, на скулах загорелись красные пятна, губы дрожат. Кажется, он сам испугался того, что наговорил. Ничего, надо было раньше думать! И не ты один здесь мстительный!

– Ну, ты переоцениваешь себя, – сказала Рита небрежно, – мне случалось испытывать оргазмы и более сильные, уверяю тебя.

Ага, получил? Стал вовсе белый, как мел. Ну да, услышать такое… И еще неизвестно, что его сильнее поразило: признание, что он ничем не лучше других, или откровенно произнесенное слово «оргазм». Они, эти soviйtique, ужасные ханжи. Вся сексуальная терминология у них под запретом. Они предпочитают называть и органы, и ощущения неопределенно, туманно, как бы опустив глазки: это . И еще – ужасная пошлятина! – спрашивают у женщины после этого: «Тебе хорошо было?» Вот и Георгий спрашивал, хотя ее стоны были достаточно красноречивы. Но он спрашивал, совершенно по-мальчишески гордясь собой.

Рита покосилась на него, нервно теребя герани.

Мальчишка… Совсем мальчишка! И хоть ни единой чертой своей, ни ноткой голоса, ни характером – ничем он не похож на того, другого, любимого, давно погибшего, но не забытого, – а все равно даже при разговоре с ним Рита словно бы отпивает глоток пьянящего, будоражащего нервы напитка: зелья вечной молодости. Рядом с Георгием, сколь бы ни тщилась она изображать из себя grand-dae, она чувствует себя той же семнадцатилетней Ритой, которая бегала на тайные свидания в мансарду старого дома на рю Ришелье, неподалеку от дворца знаменитого герцога, и там предавалась бесконечной любви на старом топчане, который, конечно, в конце концов сломался бы под двумя молодыми, неистовыми телами, если бы однажды… если бы однажды одно из этих молодых, неистовых, полных жизни тел не превратилось в труп!

Рита долго думала потом, что и ее жизнь закончилась. Но нет, она не умерла. Она жила. И не единожды уж изменила памяти своего погибшего возлюбленного с другими мужчинами. Но никогда прежде, ни разу она не чувствовала себя воскресшей. Только сейчас, только с ним, с мальчишкой, от которого ей нужно держаться подальше. Ну так и держись! Уходи от него!

Это было под городом Римом,Молодой кардинал там служил,Днем исправно махал он кадилом,Ночью кровь христианскую пил…

Голос грянул рядом – гулко, словно из-под земли.

– О Господи! Это еще что такое? – вздрогнула Рита. – И невольно прыснула, глядя на очень худого, испитого, одноногого человека лет шестидесяти, заросшего седой щетиной, в какой-то невообразимой одежонке. Он не стоял, а словно бы висел на костылях, держа перед собой засаленную кепку, в которой болталось несколько гривенников или пятнадцатикопеечных монет, а также медяки.

– Это дядя Мишка, – буркнул Георгий. – Местная достопримечательность.

«Достопримечательность», казалось, почуяла, что речь идет о ней, и, надсаживаясь почем зря, продолжила свою знаменитую песню.

– Ну прямо Шекспир какой-то… – пробормотала Рита, но немедленно умолкла, потому что дядя Мишка набрал в грудь воздуху и громче прежнего прокричал заключительные куплеты.