Городской мальчик - Герман Вук

Фелисия вытянула его на середину зала.

– Эй, Флис, погоди минутку, – испуганно прошептал Герби. – Может, начнем где-нибудь в углу? Я все забыл.

– Ничего ты не забыл, – отрезала сестра. Она встала к нему лицом, решительно положила его руку себе на талию и железной хваткой сдавила ему плечо. – Вот так. Теперь танцуем.

И Герби повиновался. Сосредоточившись до боли в висках, он принялся отсчитывать ногами в такт музыке: «Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре» и напряженно влился в кружение пар, право, нисколько не отличаясь от остальных. Спустя минуту Герберт торжествовал. Как по мановению волшебной палочки он перемахнул через Большую Стену, разделяющую мир на чистых и нечистых. Он танцует. Танцует!

Фелисия прошипела:

– Кончай считать вслух, дурак.

Герби услышал свой голос и с досадой сжал губы.

– И перестань смотреть на ноги. Небось не отвалятся.

Герби с трудом оторвал глаза от пола. Он продолжал молча танцевать, направляемый время от времени твердой рукой сестры во избежание столкновений. Она улыбнулась:

– У тебя классно получается. Я же говорила, сумеешь. Ты ей покажешь!

Музыка оборвалась хаотичной трескотней звуков – именно так дядя Сид представлял себе джазовый финал. Фелисия выпустила брата из рук и вежливо поаплодировала. Герби, до того державшийся прямо как жердь, облегченно выдохнул и огляделся вокруг. Он очутился нос к носу с Ленни. Атлет держал за руку Люсиль. У Герби застучало сердце.

– Здорово, генерал, – с беззлобным презрением сказал Ленни. – Чего, Флис, получше никого не нашла, с кем потанцевать?

Фелисия откинула голову:

– Что-то не вижу получше. А кого вижу, те на два года старше, а в школе отстают на год.

– Это тебе не школа, это жизнь, – ухмыльнулся Ленни. Снова заиграла музыка. Ленни схватил Фелисию за руку.

– А ну, капризуля, посмотрим, не разучилась ли ты танцевать. Люсиль, пока, увидимся. – Фелисия покраснела и заупрямилась, но позволила увлечь себя, и на лице ее засияло нечто очень похожее на счастливую улыбку. Рассорившиеся влюбленные остались вдвоем.

– Так! – Люсиль лукаво взглянула на Герби. – Значит, ты умеешь танцевать. А зачем наврал?

Герби до того удивился, оказавшись и тут виноватым, что не нашел слов.

– Просто сосиски тебе дороже меня, жирный ты поросенок. – Однако оскорбление было брошено с ласковой улыбкой. Прошлое кануло, словно мир родился заново, а Люсиль всегда была для Герби не кем иным, как обожаемой, преданной подругой.

– Я тебе покажу жирного поросенка, – весело сказал Герби. – Ну-ка, давай потанцуем. – Герби схватил свою любимую за руку и лихо пустился в пляс: раз-два-три-четыре. Они закружились, и Герби ощутил непобедимую уверенность в себе.

– Да ты хорошо танцуешь, – заметила Люсиль, чем довела его головокружение до опасной точки.

– Подумаешь, все равно это занятие для мартышек, но если надо, то надо.

– А нырять умеешь?

Мальчик сразу отрезвел, и его движения снова стали скованными.

– Что значит – нырять? – с напускной небрежностью спросил он.

– Ну, нырять. Все знают, что значит – нырять. Вон, как сделали Феликс и Сильвия.

В футе от них Феликс и Сильвия исполнили изящный «нырок». Заключался он в том, что мальчик отклонялся назад на одной ноге и сгибал ее в колене, а девочка наклонялась вперед и также сгибала ногу в колене. Занимало это всего мгновение и выглядело очень мило, но Герби такой пируэт показался сложным и опасным.

– Ах, это, – проговорил он. – Так любой может. Но я никогда так не делаю. Глупо как-то.

– А мне нравится. Давай нырнем.

– Нет.

– Да.

– Нет. Я сказал.

– Ну и вредина ты.

– Ныряют, – ухватился Герби за последний довод, – только малыши.

– Малыши? Вот балда. Смотри, дядя Смугл и тетя Бернис нырнули.

– Ну и пусть. А я не буду.

– Герби Букбайндер, какой же ты врун. Ведь ты не умеешь нырять.

– Ах, я не умею, да? Ладно же, вот тебе.

Безоглядно, как лошадь, несущаяся к пропасти навстречу неминуемой гибели, Герби нырнул. Он откинулся слишком далеко назад, попытался выпрямиться – не получилось, в панике схватился за плечи Люсиль и плюхнулся на спину, повалив на себя девочку. От удара задрожал пол. Хихикающие пары стали над ними кружком. Музыка смолкла. Люсиль вскочила на ноги со слезами стыда и гнева на глазах. Герби сел с глупым видом, в голове звенело. И черт его дернул ляпнуть при двух десятках мальчиков и девочек:

– Ведь говорил же тебе, не люблю нырять.

Само собой, раздался взрыв хохота. Люсиль обвела всех пылающим взглядом и выбежала за дверь. Герби поднялся с пола и последовал за ней. Дядя Сид, видя, что жертв нет, снова заиграл, и пары тотчас забыли о происшествии и одна за другой возвратились к своему приятному занятию.

– Уйди отсюда, – процедила Люсиль, когда Герби понуро подошел к ней в сумраке за дверью.

– Лю… Люсиль, прости меня.

Она презрительно сощурилась:

– Иди есть сосиски.

Герби взял ее за руку:

– Люсиль, помнишь, что ты сказала в музее? Ты сказала, что в лагере будешь со мной.

– Это было тогда. – Она выдернула руку.

Пока на земле живы люди, не будет иного ответа на Мольбу отвергнутого влюбленного, нежели слова: «Это было тогда». И отвечающему такой ответ всегда будет казаться достаточным, а слушающему его – бессмысленным. И так будет до скончания времен – жалобный вопрос, короткий ответ, – пока не померкнет солнце и не замерзнет земля, пока не стихнут ссоры влюбленных, – эти, быть может, последние человеческие звуки, которые подхватит стылый ветер.

– Ну чего ты, Люсиль, из-за того, что я один раз поскользнулся и упал…

– Слушай, уйди, а? Надоел… генерал Помойкин!

Впервые он услышал, как это прозвище слетело с ее нежных губок. По всем правилам ему следовало собрать остатки достоинства и удалиться. Вместо этого, на мгновение замерев в нерешительности, он взмолился:

– Ну, пожалуйста, вернемся, потанцуем еще. Хорошо ведь было.

Девочка задрала нос и отвернулась.

– Я вернусь одна. И не смей ходить за мной. Я здесь с Ленни. – И была такова.

Не ведая, что делает, Герби поплелся в темноте по направлению к озеру. Юное сердце изнемогло от душевных взлетов и падений нынешнего вечера, чувства его омертвели, как у седого старика, и будущее представлялось по-стариковски безнадежным. Бредя в беспамятстве по росистой траве, через кусты, на свет костра, он устроил себе судилище. Ведь он же клоун, толстый недомерок, путается под ногами на бейсбольной площадке, не умеет «нырять», врет на каждом шагу, а вранье его шито белыми нитками и ему же выходит боком, да и возраст у него цыплячий – одиннадцать с половиной лет. Казалось, ни по одному из этих пунктов не предвидится перемен к лучшему, даже в возрасте. Ему, похоже, всегда будет одиннадцать с половиной.

Герби дошел до берега. Приглядевшись сквозь последнюю поросль кустарника, он увидел, что с жареными сосисками уже покончено. Девочки и мальчики, с поднятыми руками, образовали у затухающего костра широкий круг. Рядом с тлеющими поленьями стоял в индейском головном уборе из перьев, воздев руки к небесам, мистер Гаусс. Костер, по обыкновению, завершался индейской молитвой. Мистер Гаусс начал медленно опускать перед собой вытянутые руки. Дети повторяли за ним и распевали на таинственный мотив:

Уоку до даус ду-уУипи-и дед – о тоне-е.

Они трижды пропели скорбный куплет, всякий раз поднимая и опуская руки. В свое время им так объяснили смысл песнопения: «Великий Дух, индеец покорно просит твоего благословения. Я есть он». Герби расслышал, что большинство мальчишек исполнило расхожую озорную пародию, слова которой почти – но не полностью – сливались с песнопением:

Вот куда б Гаусс дунул,Если б денег не имел?

В обиходе «Маниту» это была одна из самых любимых забав, но сегодня она не развеселила Герберта. С тяжелым сердцем он отвернулся от живописного действа и побрел назад вдоль берега, по Общей улице, в Тринадцатую хижину. Скоро его белый костюм, влажный от росы и грязный на спине и на попке от соприкосновения с полом танцзала, валялся в ногах кровати, а мальчик, свернувшись калачиком, лежал под грубым коричневым одеялом. Бедолага тотчас провалился в сон. Так закончился этот злосчастный для Герби вечер.

Два дня спустя, в пятницу, в лагерь «Маниту» приехали мистер и миссис Букбайндер. Их поселили в доме для приезжих с его выигрышным видом на лужайку женской половины. Гостей накормили превосходным ужином, и на закате, во время проповеди, они с умилением посмотрели на белые ряды мальчиков и девочек на лужайке. На следующий день им показали хижины и спортивные площадки, еще не потерявшие вида после приборки, приуроченной к вторжению пенобскотовцев. Вечером родителей пригласили на спектакль, в котором, к их гордости и удовольствию, в комической роли престарелой толстухи выступил их сын, изрядно посмешивший публику. В воскресенье они стали свидетелями бейсбольного матча на первенство лагеря между «Лаки Страйк» и «Марлборо» и были поражены накалом страстей среди болельщиков. И увенчало радость родителей Появление Герби на правом крае «Лаки страйк», что явилось полной неожиданностью и для мальчика, и для команды (дядя Сэнди дипломатично договорился об этом с наставником «Лаки страйк» дядей Лилипутом). Перед отъездом, в воскресенье после обеда, родители провели час с Фелисией и Герби на прохладной веранде дома для приезжих. В воскресенье после обеда на веранде всегда подавали мороженое.