Двести лет вместе. Часть вторая - Александр Солженицын

То и называлось в 20-е годы еврейским «завоеванием» русских столиц и крупных городов – где лучшие условия, где лучшее снабжение. Происходило переселение к более удобному и внутри самих городов. Писал Г. Федотов о тогдашней Москве: революция «исказила её душу, вывернув наизнанку, вытряхнув дочиста её особняки, наполнив её пришлым инородческим людом»[579]. А вот и еврейская шутка того времени: «Даже из Бердичева и даже глубокие старики переезжают в Москву»: «хочется умереть в еврейском городе»[580]. – В частном письме академика В. И. Вернадского в 1927: «Москва – местами Бердичев; сила еврейства ужасающая – а антисемитизм (и в коммунистических кругах) растёт неудержимо»[581].

Ларин: «Мы и не скрываем цифры о том, что в Москве и других крупных городах происходит рост еврейского населения», он «совершенно неизбежен и в будущем»; предсказывает переселение с Украины и из Белоруссии ещё 600 тысяч евреев. «Нельзя смотреть на эту практику, как на что-то стыдное, что наша партия замалчивает… Нужно создать в рабочей среде такое настроение, что всякий, кто выступает с речами против въезда евреев в Москву… каждый такой человек, вольно или невольно, контрреволюционер»[582].

А контрреволюционеру – девять грамм свинца[583], это известно.

Но что делать с «антисемитской тенденцией» – «даже в кругах нашей партии»? Это вызывало тревогу в партийных верхах.

В 1922, по официальным данным из «Правды», евреи составляли всего 5,2% партии[584]. М. Агурский: «Однако их удельный вес был значительно выше. В том же году на XI съезде партии евреи составляли 14,6% делегатов с решающим и 18,3% делегатов с совещательным голосом, а из числа избранных на съезде членов ЦК – 26%»[585]. (Попадаются и случайные данные; вот молчаливый московский мемуарист в июле 1930 разворачивает газету с итогами XVI съезда и записывает: «Портретированный в „Правде“ 25-членный президиум ВКП заключает 11 евреев, 8 русских, 3 кавказцев и 3 латышей»[586].) – В крупных городах бывшей черты: в минской парторганизации состав евреев был в ранние 1920-е годы – 35,8%, в Гомеле – 21,1%, в Витебске– 16,6%[587]. Ларин отмечал: «среди революционного актива еврейские революционеры играют более крупную роль, чем во всей революционной массе», «благодаря своим качествам еврейские рабочие часто легче проходят на должности секретарей ячеек»[588].

В той же публикации «Правды» указывается, что те 5,2% ставили евреев в партии на третье место: после русских (72%) и украинцев (5,9%), на четвёртом латыши (2,5%), затем грузины, татары, поляки, белорусы); и на высокое место по степени партийности (процент народа, вступивший в партию): великороссов – коммунистов 3,8 на сто душ; среди евреев – 7,2 на сто[589].

М. Агурский верно замечает: большинство среди коммунистов составляли, конечно, русские (славяне), но «это было затемнено необычной для русских ролью евреев» у власти[590]. Она слишком бросалась в глаза.

Например, Зиновьев «сгруппировал вокруг себя в петроградском руководстве много евреев». (Агурский полагает, что именно это имел в виду Ларин, описав в своей книге фотографию президиума Петросовета в 1918[591].) К 1921 «преобладание евреев в руководстве петроградской [партийной] организации… стало, видимо, столь одиозным, что Политбюро, учитывая уроки Кронштадта и антисемитских настроений в Петрограде, решило направить туда несколько русских членов партии, правда, исключительно с пропагандистской точки зрения». Так, вместо Зорина-Гомберга секретарём губкома был направлен Угланов, вместо Трилиссера – Комаров, в ЧК – Семёнов. Но «Зиновьев объявил новой группе войну и обжаловал решение Политбюро» – и Угланова отозвали из Петрограда, а «в петроградской организации стихийно сформировалась оппозиционная, чисто русская» группа, «вынужденная бороться с остальной частью организации, где тон задавали евреи»[592].

Но не только в Петрограде, – на XII партсъезде (1923) среди членов Политбюро евреев трое из шести. А в «подручном Партии», в Комсомоле, в президиуме Всероссийской конференции (1922) – трое из семи[593]. Такие соотношения на партийных верхах, очевидно, становились нестерпимыми для иных ведущих коммунистов; видимо, подготовлялся на XIII съезде партии (май 1924) антиеврейский переворот: «Существуют свидетельства того, что группа членов ЦК намеревалась на XIII съезде вывести из Политбюро вождей-евреев, заменив их Ногиным, Трояновским и другими, и что смерть Ногина сорвала этот заговор». А смерть эта, «буквально накануне открытия XIII съезда», была результатом «неудачной (и необязательной) операции по поводу язвы желудка», резанной ножом того же хирурга, который через полтора года устранит Фрунзе, при такой же необязательной операции[594].

Следующая по важности реальная власть в стране была ЧК-ГПУ. Исследователь архивных материалов, которого мы уже цитировали в главе 16, сообщает, на основе статистических данных о личном составе центральных и местных органов ЧК, очень интересные цифры за 1920, 1922, 1923, 1924, 1925 и 1927 годы[595]. Наблюдая их динамику, автор выводит: «Постепенно к середине 20-х доля представителей национальных меньшинств в аппарате снизилась. В целом по ОГПУ этот показатель упал до 30– 35%, а в руководстве и среди ответственных работников – до 40-45%» (в сравнении с, соответственно, 50 и 70% в «эпоху красного террора»). Однако «отмечалось уменьшение процента латышей и увеличение процента евреев… 20-е были временем значительного притока еврейских кадров в органы ОГПУ». Автор объясняет это так: «Евреи стремились реализовать свои возможности, не востребованные в дореволюционный период. С учётом углублявшейся профессионализации органов госбезопасности евреи часто лучше других отвечали требованиям, предъявлявшимся к кадрам ОГПУ в новых условиях». И, например, «из четырёх помощников Дзержинского на посту председателя ОГПУ трое были евреями» – Г. Г. Ягода, В. Л. Герсон и М. М. Луцкий[596].

В 20-е и в 30-е годы крупные чекисты реяли по стране как орлы-стервятники, быстро переносясь со скалы на скалу: от начальствования Средне-Азиатским ГПУ куда-нибудь на Белорусское, из Западной Сибири на Северный Кавказ, из Харькова в Оренбург, из Орла в Винницу, – беспрестанный вихрь перелётов и смен. И одинокие голоса уцелевших свидетелей или наблюдателей только вспоминали вослед, без точной привязки к году, мелькающие имена палачей. Чекисты оглашали свои ряды предельно скупо, вся их работа и сила – на полной закрытости.

Но вот – подвело десятилетие славной ВЧК. И мы читаем в газете приказ за подписью вездесущего Уншлихта (с 1921 зампред ВЧК, с 1923 член Реввоенсовета СССР, с 1925 замнаркомвоенмор[597]): награждаются за «особо ценные заслуги» – уж, значит, самые наивыдающиеся, – Ягода («самоотверженность в деле борьбы с контрреволюцией»). М. Трилиссер (отличился «преданностью делу революции и неутомимостью в преследовании её врагов») и ещё 32 чекиста… Да что ж нам их имён доселе не оглашали никогда?! А ведь каждый из них, одним шевелением пальца, мог уничтожить любого из нас. – Пестры их ряды – и среди них: уже знакомые нам Яков Агранов (за эти годы «фабриковал дела по всем важнейшим политическим процессам», ещё предстоят ему дела Промпартии, Зиновьева-Каменева и пр.[598]), и опять Зиновий Кацнельсон, и Матвей Берман (переправился из Средней Азии на Дальний Восток), и Лев Вельский (наоборот, с Дальнего Востока в Среднюю Азию). Тут и новые имена: Лев Залин, Лев Мейер, Леонид Буль (соловецкий «попечитель»), Семён Гендин, Карл Паукер. С некоторыми из них мы уже и познакомлены, теперь с ними знакомился и народ. В этом юбилейном газетном номере[599] видим и крупный снимок: хитро улыбчивого Менжинского с его верным заместителем угрюмым Ягодой, а можем увидеть и Трилиссера, где ещё его найдёшь. – Спустя короткое время, спохватясь, что недонаградили, – от ЦИКа СССР орден Красного Знамени ещё двум десяткам чекистов, опять пёстрые ряды, с русскими, с латышами, а евреев – в тех же пропорциях, до трети.

А многие – совсем не мелькали в публичности. Семён Шварц в годы Гражданской войны был председатель Всеукраинской ЧК. А коллега его по Всеукраинской ЧК Евсей Ширвиндт потом целое десятилетие был начальником Главного Управления местами заключения и конвойной стражи СССР. – Естественно, что в беззвестности пребывали чекистские разведчики, как Гриммериль Хейфец, разведчик от конца Гражданской войны и до конца Второй Мировой, или Сергей Шпигельглас, чекисте 1917, через разведку возвысился до начальника Иностранного отдела ГУГБ НКВД, дважды получал звание «почётный чекист». Иным же, как Альберт Стромин-Строев, – не много-то и чинов досталось на том, что член комиссии по чистке Академии Наук в Ленинграде и «вёл допросы учёных по «академическому делу» в 1929-31»[600].