Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI столетия Низам ал-Мулька - Низам аль-Мульк

эмиру, который постоянно занят священной войной, способствует 'победе ислама. Всякого, кроме этих, кто вносит „дин“ и „ислам“ в свой титул, пусть накажут, чтобы это послужило примером другим. Смысл титула в том, чтобы по нему признавали человека. Например, в каком-нибудь собрании или сборище сидит сто человек, и в их числе находится десять человек с именем Мухаммед. Кто-нибудь закричит: „Эй, Мухаммед!“, вот и следует отозваться всем десяти Мухаммедам, сказав: „Я — здесь“; ведь каждый подумает, что произносят его имя. Если же одному дадут титул мухтасс — „избранник“, другому — муваффак — „помощник“, „содействующий“, третьему — камил — „превосходный“, четвертому садид — „прямой“, пятому — рашид — „идущий по правильному пути“ и подобные этому, то позовут его по титулу, он сейчас же и поймет, что зовут именно его. За исключением вазира, туграи, мустауфи, султанского ариза, амида Багдада и амиля Хорасана,[280] никого не следует звать титулом ал-мульк. Титулы без ал-мульк таковы: ходжа, рашид, мухтасс, садид, наджиб, устад-и-амин, устад-и-хатир, тегин и подобно этим, да проявится отличие между чином и степенью старшего и младшего, низкого и великого, придворного и простонародья, чтобы не нарушалось благополучие дел дивана. Если в государстве существует прямота, она и проявится. Правосудные и неусыпные |138| духом государи не совершают дела без разузнавания, они спрашивают о привычках и обычаях предков, читают книги, приказывают дела по хорошему порядку, возвращают титулы к их правилам, уничтожают вредные новшества силою мысли, влиятельным указом, острым мечом.

Глава сорок вторая.

О том, чтобы не приказывать двух должностей одному человеку, а приказывать таковые не имеющим дела, не оставлять их обездоленными, о предоставлении их людям с чистой верой, достойным, а маловерам и плоховерам должностей не давать, от себя удалять.

Государи бдительные и вазиры осмотрительные никогда не приказывали двух занятий одному лицу, чтобы дело у них было в порядке и преуспеянии; когда поручают две Должности одному лицу, всегда нарушался от этого порядок; одно из тех двух дел потерпит изъян, произойдет какой-нибудь проступок. Хорошенько вот присмотришься, все равно тот, кто обладает двумя службами, окажется с изъяном, его постигнут упреки, он станет сокрушенным и виноватым. Всякий раз как приказывают два занятия одному человеку, он — ни туда ни сюда; поневоле, дело остается несделанным. И поговорка по этому случаю: „дом не устраивается двумя хозяйками, хозяйство разрушается“. Когда случается, что вазир неспособен, а государь нерадив, верный признак этого, что одному амилю поручают из дивана две должности. Сейчас существуют лица, совершенно неспособные, а занимают десять должностей, если появится еще какое-нибудь другое дело, они и его просят и добиваются. Не задумаются, имеет ли этот человек пригодность к сему или нет, способен ли он или нет, имеет ли знания, потребные для секретаря, правителя, устроителя казны, или нет, справится ли он со столькими делами, сколько взял на себя, или нет. Сколько людей предприимчивых, способных, достойных, пользующихся доверием |139| и известных остаются обойденными, сидят бездеятельно в домах и ни у кого нет достаточного понимания, зачем нужно, чтобы какой-нибудь неспособный захватил несколько должностей, а известный, пользующийся доверием, не имел бы одной должности, оставался обойденным, особенно же те, кто имеет заслуги при этой державе, чьи достоинства, мужество, верность — известны. Удивительнее же всего то, что во все времена приказывали обязанности тому, кто был чист верою, благородного происхождения, воздержан в жизни, если же он не подчинялся, не слушался и не соглашался, то возлагали на его шею вынуждением и силой. Поневоле доходы не тратились по пустому, государь проводил время в душевном и телесном спокойствии. Теперь это распознавание ушло: если даже иудей живет исполнением должности и хозяйничанием у тюрков, то и это ладно, если христианин или гябр, или кармат — тоже ладно. У них полное равнодушие, нет у них ни ревности к вере, ни бережливости к доходам, ни милосердия к народу. Держава пришла к завершению и сей раб боится плохого глаза, он не знает, куда поведут эти дела. Во времена Махмуда, Масуда,[281] Тогрула и Алп-Арслана ни один гябр, иудей, христианин или рафизит не осмеливался показаться в поле или пойти к какому-либо вельможе, и все кадхуда тюрков были знающими мутасаррифами[282] и честными дабирами, а худоверных слуг иракских они к себе не подпускали, никогда не приказывали им службы, заявляя: „Они — единоверцы с дейлемцами и их сторонниками. Как только они укрепятся, они принесут тюркам ущерб, а мусульманам горести. Врагов лучше в своей среде не иметь. Поэтому-то прежние государи жили без бедствий. Теперь же дело дошло до того, что двор и диван полон ими, у любого тюрка десять — двадцать бегающих перед ним и принимающих все меры к тому, чтобы не позволить хотя бы немногим хорасанцам пройти в эти двери и двор, заработать кусок хлеба. А султан Тогрул и Алп-Арслан, — да озарит бог их могилу! — когда слышали, что какой-нибудь тюрок или эмир допускал к себе рафизита, делали ему выговор.

Рассказ относительно этого. Однажды довели до слуха султана, умершего в вере, Алп-Арслана — боже, освяти его дух! — этакое: |140| „Ардум[283] хочет сделать своим дабиром дих-худа[284] Яхья“. Султан почувствовал отвращение, ведь говорили, что дих-худа — еретик. Он сказал Ардуму во время приема: „Ты — мой враг и противник царства“. Услыхав это, Ардум упал на землю, спросил: „О, господин! что это за слова? Я — нижайший раб. Какой проступок я совершил против господина в служении и приверженности?“ Султан сказал: „Если ты не враг мне, зачем тебе брать на службу моего врага?“ Ардум спросил: „Кого это?“ Султан ответил: „Дих-худа из Абэ,[285] дабира“. Сказал: „Кто бы он ни был, пойдите и приведите этого человека“. Привели сейчас же. Султан спросил: „Эй, человечишко! Ты утверждаешь, что багдадский халиф не законен, ты — рафизит?“[286] Человечишко сказал: „Я — шиит“. Султан сказал: „Эй ты! муж блудницы, шиитская вера хороша для того, чтобы прикрыть веру батинитов. Эта — плоха, а та — еще хуже“. Приказал чаушам,[287] чтобы они побили его и полумертвым выбросили из дворца;[288] затем обратился к тюркам, сказал: „У этого человечишка нет греха; грех на Ардуме за то, что он взял на свою службу неверного. А я несколько раз говорил, что мы — противники этого. Свое владение мы добыли силой, мы все — чистые мусульмане, эти же иракцы — плоховеры,