Собор - Жорис-Карл Гюисманс

— Что же вы думаете об этом монастыре?

— Думаю, что там очень интересно побывать с точки зрения знакомства как с монашеством, так и с искусством. Солем — большой монастырь, материнская обитель бенедиктинского ордена во Франции, при нем процветающий новициат. Но, собственно, что именно вы хотели бы узнать?

— Что? Да все, что знаете вы!

— Если так, скажу вам прежде всего, что в Солеме поражает церковное искусство, достигшее своей высшей точки. Никто не может представить себе истинного блеска литургии и хорального пения, если не побывал в Солеме; если есть особый храм у Божьей Матери — Покровительницы искусств, то он там, будьте благонадежны.

— Древняя ли там церковь?

— Старая сохранилась отчасти, в том числе знаменитые скульптуры «Солемских святых», относящиеся к XVI веку; к сожалению, теперь в апсиде омерзительные витражи, Богородица со святыми Петром и Павлом; продукция нынешних стеклодувов во всем ее кричащем бесстыдстве! Но где же и раздобыть настоящий витраж?

— Нигде; как посмотришь да подумаешь, какие картины вставляют в переплеты рам новых церквей, только в том и убедишься, что в непроходимой глупости художников, рисующих картоны для витражей как эскизы для картин — да какие эскизы, каких картин!

И все это потом лепится дюжинами на самых скверных стекольнях, так что тоненькие стеклышки раскидывают по храму конфетти, весь пол заваливают разноцветным монпансье.

Если на то пошло, не проще ли взять цистерцианскую систему некрашеных стекол с рисунком, образованным переплетением оправ, или же копировать прекрасные гризайли, от времени ставшие жемчужными, что еще сохранились в Бурже, в Реймсе да и в этом соборе?

— Несомненно; но вернемся к нашему монастырю. Нигде, повторяю вам, службу не служат с такой пышностью. На большой праздник — о, это надо видеть! Представьте себе: над алтарем, там, где обычно сияет дарохранительница, к золотому кресту подвешен голубь с расправленными крыльями, парящий в облаках ладана; монашеское воинство проходит торжественным, четким маршем, а аббат стоит перед ними в митре с драгоценными камнями, держит посох из белой и зеленой слоновой кости, за ним тянется шлейф, который на ходу поддерживает послушник, а золотое облачение так и горит в отблесках свечей, а бурный поток органа, увлекая все голоса, до самых сводов возносит кличи скорби и радости, раздающиеся в псалмах!

Это дивно; это не то что покаянная суровость службы, какая бывает у францисканцев или траппистов; это роскошество во имя Божье, красота, Им сотворенная, Ему служащая и ставшая сама по себе хвалой и молитвой… Но если вы хотите услышать во всей славе пресветлое церковное пение, отправляйтесь прежде всего в соседнее аббатство, к монахиням святой Цецилии.

Аббат приумолк, шевеля губами, погрузившись в воспоминания, потом задумчиво продолжал:

— Ведь что ни говори, в любом монастыре женские голоса, по самой природе этого пола, сохраняют в себе некое томление, склонность к воркующим переливам и нередко, скажем прямо, некое любование своим звуком, когда поющая знает, что ее слушают; поэтому инокини никогда не исполняют грегорианский хорал в совершенстве. Но у бенедиктинок святой Цецилии уловки мирской суетности пропали совершенно. Их голоса уже не женские, а вполне серафические и мужественные. У них в церкви, слыша их пение, отодвигаешься куда-то в глубь веков или устремляешься во времени вперед. У этих монахинь есть и душевный порыв, и трагические паузы, и нежный шепот, и страстные возгласы, иногда же они словно бросаются на приступ и берут иные псалмы на штыки. Поверьте, у них получается самый стремительный бросок по землям беспредельного, о котором только можно мечтать!

— Так это не похоже на пение бенедиктинок с улицы Месье в Париже?

— Даже сравнивать нельзя. Я не хочу сказать ничего обидного про музыкальные качества тех славных монашек; они поют вполне приемлемо, но по-человечески, по-женски; можно утверждать, что нет у них ни такой выучки, ни такой душевной тонкости, ни таких голосов… Как сказал один молодой монах, тому, кто слышал солемских инокинь, парижские покажутся… провинциальными.

— А аббатису святой Цецилии вы видали? Постойте, ведь это же… — Дюрталь порылся в своей памяти. — Не она ли автор того «Трактата о молитве», который я читал когда-то у траппистов, но который, я полагаю, не очень хорошо приняли в Ватикане?

— Она самая; но вы находитесь в полнейшем заблуждении, полагая, что ее книга могла не понравиться в Риме. Да, ее, как и все сочинения такого рода, рассматривали под микроскопом, просеивали через мелкое сито, прочесывали строчка за строчкой, крутили и вертели со всех сторон, но в результате богословы, ведающие этой Божьей таможней, признали и подтвердили, что это произведение, замышленное согласно надежнейшим основаниям мистики, сознательно, решительно и бесповоротно правоверно.

Прибавлю, что этот том, напечатанный госпожой аббатисой при помощи нескольких инокинь на маленьком ручном прессе, который есть в монастыре, не был выпущен в продажу. В двух словах, это резюме ее учения, квинтэссенция наставлений, и предназначена книга прежде всего тем ее дочерям, которые не могут слушать ее слова и уроки, ибо проживают далеко от Солема, в других основанных ею аббатствах.

Теперь учтите, что бенедиктинки десять лет учат латынь, многие из них переводят с древнееврейского и греческого, владеют искусством экзегезы; есть такие, которые рисуют карандашом и в красках на страницах богослужебных книг, возобновляя истощившееся искусство древних иллюминаторов; иные, и среди них мать Хильдегарда, — перворазрядные органистки… И вы, конечно, понимаете, что женщина, которая ими управляет, ведет их, женщина, создавшая в своих обителях школы практической мистики и церковного искусства, — личность совершенно выдающаяся, и, признаемся себе, в наше время легкомыслия в богопочитании и невежества в благочестии, единственная!

— Это же одна из великих аббатис Средних веков! — воскликнул Дюрталь.

— Это шедевр дом Геранжера, который принял ее почти ребенком, размял и долго чистил ей душу, затем пересадил в особую теплицу, день за днем наблюдая за ее возрастанием в Господе, и вот вы видите результат этого интенсивного земледелия.

— Так; и тем не менее есть люди, для которых монастыри — прибежища безделья и вместилища глупости; подумать только, невежественные болваны пишут в своих листках, что монахини ни слова не понимают на латыни, когда читают! Им бы самим такими латинистами стать!

Аббат улыбнулся.

— Вообще говоря, — заметил он, — в том и состоит секрет грегорианского пения. Чтобы хорошо исполнить псалмы, надо не только понимать их язык, но также улавливать смысл, в переводе Вульгаты нередко темный. Без душевного рвения и учения голос ничего не значит. В пьесах светской музыки он может быть великолепным, но когда приступаешь к божественным строкам хорала, становится пустым и никчемным.

— А чем занимаются отцы?

— Они прежде всего взялись за восстановление литургического чина и церковного пения, затем разыскали и собрали в «Специлегии» и «Аналектах»[45] с подробнейшими комментариями забытые тексты тонких символистов и прилежных подвижников. Сейчас же они готовят к печати и выпускают в свет музыкальную палеографию, одно из самых ученых и добросовестных изданий нашего времени.

Но было бы неверно создавать у вас впечатление, будто миссия бенедиктинского ордена — исключительно копаться в старых манускриптах да переписывать ветхие антифонарии[46] и древние хартии[47]. Конечно, монах, имеющий талант к какому-либо искусству, этим искусством и занимается, если аббат того пожелает, и устав это говорит совершенно определенно. Однако настоящая истинная цель сына святого Бенедикта — петь или читать нараспев хвалу Господу, учиться на этом свете тому, что он будет делать на том — славить Бога словами, Им Самим внушенными, на языке, которым Он Сам говорил голосами Давида и пророков. Семь раз в день бенедиктинцы исполняют обязанность небесных старцев Апокалипсиса, которых показал нам Иоанн Богослов; изображения этих старцев, играющих на арфе, находятся здесь же, в Шартре.

Одним словом, их особенная задача — не зарываться в пыль веков, не брать на себя чужие грехи и скорби, как в чисто покаянных орденах, таких, как кармелиты и клариссы. Они призваны совершать ангельское богослужение, делать дело мира и веселья, при жизни принять радостное наследство жизни вечной; это дело ближе всего к делу горних духов и вообще самое возвышенное, какое есть на земле.

Чтобы достойно исполнять эту обязанность, помимо горячего благочестия требуется глубокое знание Писания и утонченное эстетическое чувство. Истинные бенедиктинцы должны быть и подвижниками, и учеными, и художниками.