Последний парад - Владимир Карпович Железников

«Она хорошая, — сказал он. — Придется тебе взять над ней шефство».

Нет, и это на Витьку тогда не подействовало, и он почувствовал себя неловко перед этой девочкой, которая смотрела на него с такой грустью, точно он был виноват, что приехал и увозит от нее последнего ее дружка, и перед женщиной. И он громко сказал:

«Она испанка. — Тогда это были магические слова. — По-русски говорит плохо».

И Лусия порывисто обняла Витьку, как самого близкого человека, как сынишку, которого давно не видела и вдруг снова нашла. Она всегда была порывистой и правдивой и не думала, вернее, у нее не было времени для того, чтобы подумать, как приличнее поступить, когда все кругом только что слышали, что Витька ее видит впервые. Она встала перед ним на колени и заглянула ему в глаза и снова обняла, и Витька улыбнулся ей в ответ.

— Он, знаешь, — сказал Сергей Алексеевич, — был немного странный. Например, любил ходить под дождем. Как, бывало, дождь, надевает пальто — и на улицу. И еще он не умел свистеть. Все ребята умели в два и в три пальца и колечком, а он не умел. Он не был храбрым: боялся темноты, никогда не дрался, но скрывал это от ребят. Как-то поспорил, что ночью пересечет из конца в конец городское кладбище, и пересек, но потом даже днем боялся туда заходить.

Они ехали на прогулочном катере, вдоль берега, хотя Сергей Алексеевич почти не помнил, как они попали сюда.

На катере было мало людей, тихо, и прохладный морской ветерок слегка успокоил старика. Коля это заметил и с какой-то отчетливой грустью ждал продолжения рассказа.

— А-а-а, здрасьте вам! — Перед ними стоял Здоровяк. В руках он держал бутылку пива. — Угощайтесь. — Он бесцеремонно сунул старику в руку стакан, чтобы налить пиво.

— Нет, нет! — сердито и решительно ответил Сергей Алексеевич. — Оставьте нас в покое.

— Удивляюсь, — примирительно сказал Здоровяк, сделал несколько неуверенных шагов по палубе, остановился и радостно крикнул: — Вспомнил! В прошлом году в Перми вы в цирке тоже подставным работали. — Он засмеялся и погрозил Сергею Алексеевичу пальцем: — Смотрите вы у меня!

Но ни Коля, ни Сергей Алексеевич не откликнулись на его слова. Коле они показались неподходящими и какими-то бесстыдными. А Сергей Алексеевич почти ничего не слышал, и он снова рассказывал Коле, и видения настойчиво преследовали его. Он передавал Коле самую суть, историю, а сам видел свою жизнь во плоти. Действительно, как сильны видения: они объемны, имеют запах, цвет и вкус. Он видел лица Витьки и Лусии, смотрел, как Лусия причесывалась, прикусывая от напряжения нижнюю губу, как Витька умывался, стараясь не намочить лица. Разве все это передашь словами?

Он вспоминает день рождения Лусии. Простое событие, но перед его внутренним взором все это просыпается, и он видит нарядный стол в их комнате в Витебске, на Володарской, и бутылку вина, которую он с таким трудом достал для Лусии. Это был черный мускат, пахнущий свежей хлебной корочкой, и губы от него делались липкими. У них было такое хорошее настроение, и они просто, без слов сели на широкий диван, обитый коричневой кожей, и смотрели друг на друга и смеялись.

Даже не верится, что он когда-то так жил, что мог смеяться без причины. Но Лусия… Как же можно было не радоваться, когда она была рядом! Разве это расскажешь мальчику, и разве он поймет? Ему можно просто сказать, что на дне рождения Витька подарил Лусии шапку-ушанку. Но ведь это пустые звуки, а не слова, передающие смысл необыкновенного события.

Все получилось не просто. Они сидели, значит, на диване, и смеялись, и смотрели на нарядный стол и на бутылку черного муската, которую должны были распить, как вдруг почувствовали, что настроение у них начинает портиться.

«Где-нибудь заигрался с товарищами, — сказал он. — А может быть, классное собрание…»

Она промолчала.

«Давай пока за твое здоровье. — Он взял эту самую знаменитую бутылку и налил ей в рюмку вина. Надо было как-то ее развеселить, и он добавил: — Ты только понюхай, как оно пахнет…»

И тут Лусия сказала:

«Просто я ему не нужна».

Он ей на это ничего не ответил, не сразу нашелся, что ответить, и, пока раздумывал и тянул время, пришел Витька. Он сам открыл Витьке дверь. А тот, не входя в квартиру и что-то пряча за спиной, спросил у него:

«А Лусия где?»

«Лусия! — позвал он. — К тебе пришли».

Лусия подошла и, притворно возмущаясь, сказала:

«Ах, это вы», — и повернулась, чтобы уйти.

«Закрой глаза», — потребовал Витька.

Лусия послушно закрыла глаза. Витька — в руках у него была новенькая меховая ушанка — подпрыгнул и напялил ей шапку на голову. Лусия открыла глаза, но не успела ничего сказать, как Витька распахнул дверь настежь: на лестничной площадке стояла орава ребят.

«Вот она», — сказал Витька.

«И она настоящая?» — спросила какая-то девочка.

«Конечно», — возмутился Витька.

«А как ты докажешь?» — спросил мальчик, подозрительно оглядывая Лусию.

Они вели этот разговор, как будто здесь не было ни Лусии, ни его.

«Лусия, — попросил Витька, — скажи что-нибудь по-испански».

Лусия замерла — видно, думала, что же ей такое сказать по-испански, чтобы поразить этих недоверчивых ребят, — потом подняла вверх сжатый кулак и сдержанно, почти шепотом, точно доверяла им какую-то тайну или открывала свою душу, сказала:

«Салуд, камарадес!»

Катер пристал к пристани, и они вышли на берег. Когда они шли по пляжу, где купались мальчишки, Коля сказал:

— Неплохо бы окунуться.

— Давай, — согласился Сергей Алексеевич. — Я тебя подожду.

В общем, ему нравился этот старик, с ним было легко и просто, он сразу соглашался на все его предложения, и что-то было в нем еще такое непонятное Коле, что было ему дорого.

Они сели на камни чуть в стороне от мальчишек. Коля быстро разделся и, хотя вода была холодной, смело вошел в море, чтобы покрасоваться перед стариком.

А Сергей Алексеевич прилег на камни, они были холодные и холодили ему спину сквозь рубашку, но он не обращал на это внимания, а смотрел в синее, необыкновенное небо и думал — кажется, это было с ним впервые — о смерти, как о чем-то обыкновенном. Подумал, что все-таки пора собираться к Витьке; что ему туда теперь не страшно приезжать — у него внутри все созрело для этой поездки.

Сергей Алексеевич представил, что он ничего этого — ни моря, ни неба — не увидит, и