Последний парад - Владимир Карпович Железников

сдать комсомольские билеты товарищей, не вернувшихся из разведок?» В руке у него была пачка комсомольских книжек.

…Сергей Алексеевич прервал свой рассказ, потому что наступил момент, когда он должен был вспомнить самое главное: должен был вспомнить, как его глаза встретились с Витькиными, и он понял, что тот сейчас предложит себя, и торопливо отвернулся. Но какая-то непонятная сила вновь столкнула их взоры, и все окружающие тоже это заметили и замерли.

Коля посмотрел на старика: ждал.

— Я не пустил этого Павлова в разведку, — сказал Сергей Алексеевич. — Тогда многие жертвовали собой ради других, но это было бессмысленно. Надо было придумать что-то простое и полезное для нас. И тогда я отпустил Витьку…

— Извините за беспокойство… Не желаете воспользоваться, моими услугами?

Около них стоял местный фотограф: в руке у него был фотоаппарат старой конструкции на треножнике.

— Я вижу, у вас нет своего аппарата, — сказал фотограф, явно не рассчитывая на их согласие.

Но его слова произвели на Сергея Алексеевича неожиданное действие. Он согласился на предложение, и даже с охотой, потому что Витька тогда тоже фотографировался. Пусть, пусть все снова повторится.

— Пожалуй, — сказал Сергей Алексеевич. — Мальчика.

— Сейчас. Хорошо, — обрадовался фотограф. — В лучшем виде. — И он начал развинчивать треножник. — Фирма хоть и старая, но опытная. — Фотограф старался все делать быстро, но он уже не молодой, и ему это плохо удавалось.

— Нет, не здесь, — Сергей Алексеевич подошел к фотографу и тронул его за плечо. — На камне.

— О! — сказал фотограф. — Вы знаете толк в натуре.

Фотограф шел впереди них, сильно припадая на одну ногу. Когда он опередил их на достаточно большое расстояние, Коля, метнув на Сергея Алексеевича осторожный взгляд, спросил:

— А что было дальше?

— Я спросил его: «Тебе не страшно, сынок?» — «А кого мне бояться? Фашистов? — сказал Витька. — Надо будет, я дурачком прикинусь. Местный, мол. Ищу корову».

Он оборвал рассказ, не досказав самого страшного. Этого уже нельзя просто рассказать, сложив обыкновенные слова в обыкновенные предложения. И Коля молчал. «Все понял», — с благодарностью подумал Сергей Алексеевич.

…А сам он в это время провожал Витьку. Они шли мимо красноармейцев. Мимо тяжелораненых, мимо женщин с детьми. Над их головами пролетели немецкие самолеты, но никто не поднял головы к небу.

Витька на ходу снял ремень с пистолетом, гимнастерку, пилотку и все отдал ему.

«Если из деревни нельзя будет выйти, не выходи, — сказал он. — Мы будем тебя ждать».

Витька улыбнулся, чтобы ободрить, и ушел.

Он сделал еще несколько шагов следом за ним, посмотрел в спину сыну, в худенькие плечики, в тоненький стволик шеи.

Коля убежал вперед, к фотографу, который уже примостил аппарат около камня, и теперь они оба поджидали Сергея Алексеевича.

— Садись на камень верхом, — сказал Сергей Алексеевич.

— Будешь кавалеристом, — рассмеялся фотограф. — Впрочем, сейчас кавалерия уже не в почете. — И повернул голову к старику: — А?

— А вы давно здесь работаете? — спросил вдруг Сергей Алексеевич.

— Тридцать лет, — ответил фотограф. — За исключением этой проклятой войны.

— Тридцать? — переспросил Сергей Алексеевич и подумал, что, может быть, этот человек снимал когда-то и Витьку.

Коля тем временем влез на камень и уселся между двух его выбоин.

— Внимание! — крикнул фотограф Коле. — Смотри сюда… Сейчас вылетит птичка.

— Она в клетке, — пошутил Коля. Это он сделал для старика.

— Ого! — сказал фотограф Сергею Алексеевичу. — Ваш мальчик не лишен юмора. — Припал к аппарату: — Готово! — Сложил аппарат и стал выписывать квитанцию. — Скажи-ка твой адрес…

— Садовая, пятнадцать, Костылев Коля.

— Все удовольствие пятьдесят копеек. Тридцать за фотографию и двадцать за доставку.

Сергей Алексеевич достал деньги и протянул фотографу.

— Так вы говорите, что еще до войны здесь работали? — спросил Сергей Алексеевич.

Коля, услыхав вопрос, тихо сполз с камня, подошел и теперь ждал, что ответит фотограф. Ему все время хотелось чуда, чуда! Чтобы сын старика вдруг оказался жив и хотя бы оказалось, что этот хромой, смешной фотограф помнил и знал Витьку.

— Молодой был, глупый, — ответил фотограф. — Не хотел учиться.

Сергей Алексеевич не перебивал фотографа, хотя нетерпеливо поджидал, когда же тот закончит, чтобы задать следующий вопрос. А потом сдержанно спросил:

— А у вас не сохранилось случайно довоенных фотографий?.. Невостребованных.

— Что вы, боже мой, — сказал фотограф. — В войну не такие ценности пропадали.

Коля видел, как опечалился Сергей Алексеевич, но, все еще надеясь на что-то, спросил:

— А вы когда-нибудь фотографировали на этом камне мальчика?.. Давно-давно, еще до войны.

— Я? — Фотограф улыбнулся. — Тысячу мальчиков в разных возрастах. — Заметил, что его ответ не понравился им, и добавил: — Впрочем, фотография тоже историческая ценность. Можно сказать, реликвия. Память о прошедшем. — Нет, кажется, он им не угодил, не догадался, чего они от него хотят. — Простите, — и захромал своей дорогой.

Живая душа

Сергей Алексеевич сидел на скамейке у моря, слушал его однообразный шорох, а сам ловил чутким, привычным ухом то, что делалось позади него. Он сегодня уезжал и ждал Колю, который обещал проводить его к автобусу.

Ему нравилось ждать Колю и сидеть прислушиваясь, и вообще хорошо, что можно ждать Витькиного двойника.

Это была его последняя радость.

У него тренированное ухо, всю жизнь ему приходилось прислушиваться, и он легко вылавливал голос Коли из общей разноголосицы, когда тот издали окликал его.

В сорок первом, летом, когда они уходили из Прибалтики, он нарвался в лесу на немецкого солдата. И он, и солдат бросились в разные стороны и замерли. Он лежал не шевелясь. Знал самое главное — не шелохнуться и ловить малейший шорох врага. Кто первый шелохнется, тот и погиб. Война — тоже охота, это он усвоил отлично. И торопиться не надо. Муравей пополз у него по лицу, но он только оттопырил нижнюю губу и дунул. Через полчаса в кустах напротив зашелестело — немец устал лежать неподвижно. А он в этот момент подобрался поближе к врагу, стараясь зайти с тыла. Немец снова заворочался, и тогда он неслышным движением опустил руку, и пистолет, который он все эти дни носил в рукаве кителя, скользнул в ладонь.

Еще не было случая, чтобы он промахнулся. Он уже готов был выстрелить, он уже приговорил этого невидимого врага к смерти, приподнял руку с пистолетом, нащупывая глазом место, где притаился немец, когда тот приподнялся над кустом. Теперь он видел его спину и железную каску на тоненькой шее и на секунду задержал выстрел. Ему показалось странной и противоестественной такая по-ребячьи тоненькая шея под такой тяжелой каской.

Немец оглянулся и замер в ужасе.