Долгая заря (СИ) - Большаков Валерий Петрович

— Извини, перебью! — неожиданно громким и крепким голосом сказал Иванов. — Мишиными соратниками и помощниками становились, иногда не желая того, люди, чьи портреты нынче на страницах школьных учебников истории. Андропов… Суслов… Брежнев… Устинов… Косыгин… Талызин… Громыко… Романов… Машеров… Колмогоров… Канторович…

— Иванов! — хихикнула по-девчоночьи княгиня.

— Ну, в какой-то мере и я, — добродушно проворчал Борис Семенович. — И Леночка нашла самый подходящий формат для всего… да, не клана, а дружеского союза. Приорат! Звучит немного выспренне, зато полностью раскрывает суть нашего тайного общества… Да, товарищи, именно так! И, вы уж извините старого чекиста, но всем вам придется дать подписку о неразглашении. Ибо то, что вы узнали сегодня, и то, о чем еще узнаете, является секретом особой государственной важности…

— Да согласные мы! — воскликнул Изя, отмахиваясь от шипящей Али. — Это же здорово — не просто жить-поживать, да добра наживать, а менять эту жизнь во всемирном масштабе, устраивать ее к лучшему! И, самое главное — знать, какой она могла бы быть, но, слава богу — нет, слава всем нам! — не стала. Жить не просто с пользой, а с целью и смыслом! Ну, здорово же! Только… А почему — Ностромо?

Веселое шумство, вызванное Изиным темпераментом, подутихло, а глаза и глазки устремились на Иванова.

— О, это как раз просто! — заулыбался тот. — Ведь КГБ в свое время устроило настоящую охоту на Мишу, как на сверхинформированный источник, и первое ДОР — дело оперативной разработки — носило кодовое название «Хилер». А последнее, не закрытое до сих пор, шло под кодом «Ностромо»… — Борис Семенович мигом утратил вальяжность и смешно засуетился: — Всё, всё, Леночка, молчу-молчу!

— Молчи-молчи! — фыркнула Елена Владимировна, и ее высокий звонкий голос разнесся по актовому залу. — А сказать осталось немногое! Товарищи! Та работа, которую начал Михаил, закончится только после две тысячи восемнадцатого года. В детали вдаваться не будем, время у нас еще есть… Да и для вас, для всех, почти ничего не изменится, кроме одного — вы будете точно знать, что, скажем, экономическая ситуация в стране или международное положение меняются в строгом соответствии с планом, а не под влиянием сиюминутных смыслов. Вы будете знать, что все ваши усилия, какими бы малыми и скромными они не казались, приближают будущее — желанное и светлое, несущее счастье для всех! А сейчас…

Ее сиятельство потянуло паузу, но Иванов живо прервал ее:

— Минуточку! Для зачина, как выражался Юрий Владимирович, тебя саму полагается назначить Магистром… пардон, Магистрессой Приората! Что я со всем удовольствием и делаю, на правах советника Президента и председателя Совета национальной безопасности, — дурашливо поклонившись, он забубнил: — Всё-всё, Ваше Преимущество! Молчу-молчу!

— Молчи-молчи! — молвила княгиня с деланной надменностью. Дотянула паузу, и торжественно провозгласила: — Всех мужчин, присутствующих в этом зале, я посвящаю в Рыцари, а женщин — в Дамы Приората Ностромо!

— Ур-ра-а! — завопили «три грации», явно по сценарию, и их радостный клич умножился десятками голосов, грубых или мелодичных.

— К столу, Рыцари! К столу, Дамы! С Новым годом!

Огромный телевизор на стене расцвел красками, живописуя ночной Кремль. Колокола перебрали гулкую медь, и густеющим набатом поплыл первый удар курантов.

— Наливаем! Наливаем! — засуетилась Ленка Браилова.

— Успеваем, успеваем! — смеялась Лиза Векшина.

Я ловко сдернул фольгу, раскрутил проволочную уздечку, удержал пальцами пробку… Шампанское испустило дух, и пролилось пенной струей.

Первой подставила свой бокал Тата Ивернева. В коротком белом платье, в расстегнутом кардигане, темно-синем, как камбоджийский сапфир, она была восхитительна. Я подмигнул красотке, и Тата ответила ясной улыбкой. А вот, что таилось в ее безоблачных глазах…

— Десять! Одиннадцать! Двенадцать! Ура-а!

— С Новым годом! С новым счастьем!

Наши с Иверневой бокалы сошлись, выпевая тонкий звон, и я сказал, будто заклиная судьбу:

— Всё будет хорошо и даже лучше!

Четверг, 1 января 2004 года. Ночь

Ново-Щелково, проспект Козырева

Лена Браилова реально подняла себе настроение — Новый год как будто уравнял былое с грядущим, оставив обиды в прошедшем времени. Даже память о самой большой своей ошибке, о «мерзавчике» Михе из «Беты», загладилась, затянулась, как старая рана.

В конце-то концов, то была не исключительно ее житейская помарка. Она влюбилась в тутошнего, «настоящего» Миху. Женатого. Вот и перенесла свою любовь на его точную копию…

И лишь годы спустя поняла, что неприятные мелочи из семейной жизни, беспокоившие ее, как нутряные занозы, были вроде вышних подсказок — ты спишь с врагом, бездушным и бездарным эгоистом.

О, сколько раз она уворачивалась от ужасной правды, закрывала глаза и затыкала уши, пока лавина доказательств не похоронила и любовь, и веру, и надежду!

Одно лишь грело одинокую, подмерзшую душу — злая, отчаянная обида на «мерзавчика» не коснулась детей. Денис сразу «занял вакансию» мужчины в доме, а Юля… Девушка никогда не вспоминала об отце, а вот к мачехе привязалась по-настоящему, и даже называла Лену мамой.

Когда это мягкое нежное слово сорвалось с детских губок впервые, Браилова расплакалась. Следом заревела Юля. Тискается к Лене, слезы капают… И обеим тепло.

Женщина посмотрела на себя в зеркало, и вздохнула. Да, она вычла «бывшего» из своей жизни, но внутри не разверзлась пустота… И разве она сохранила бы свою красоту и свежесть, если бы не спала с паранормом?

Поправив прическу, Лена вернулась в актовый зал, из условной тишины в веселое шумство. Опытный женский взгляд сразу выделил Тату Иверневу — хорошенькая капитан госбезопасности мигом завладевала мужским вниманием. Гена Векшин аж шею вывернул, глядя на «Белоснежку», но издали, боясь недобрых огоньков в глазах Лизы. Альбина тоже фырчала на своего Изю, как разозленная кошка — ты, вообще-то, женат, и нечего пялиться на посторонних красоток! А Динавицер, расплываясь в щедрой улыбке, отвечал, что все они теперь одна большая семья во главе с «крестной матерью»…

Подумав, Лена взяла со стола стакан холодного морса, и с удовольствием выкушала его. Некая залетная мысль назойливо теребила сознание…

Браилова рассеянно посмотрела в окно, ощупью проходя по цепочке давешних дум, и, как ей показалось, совершенно случайно связала несколько фактов.

Это было невероятно — мелкие с виду, лежащие на поверхности факты сложились в поразительное явление. В открытие.

Оставив стакан на подоконнике, Лена тщательно проверила и перепроверила несложное сочетание обычностей, затертых в буднях. Ошибки не было.

«Неужели… Я одна, что ли, такая умная?»

Быстрым шагом женщина обошла зал, потом коридор. Миша обнаружился в приемной, занятый важным делом — директор ОНЦ заваривал чай. Из кабинета волнами доносился галдеж — судя по всему, там бурно обсуждали асимметрические преобразования Киврина.

— Мы уже здоровались, или нет? — поинтересовалась Браилова, слегка нервничая. — На всякий случай — привет!

— Привет, Ленусик! — тепло заулыбался Гарин. — Проходи, я сейчас этих алкашей чаем отпаивать буду. С тортом!

— Знаешь… — вытолкнула женщина, как будто не слыша. — Я тут… Вот, посвятили меня в Дамы Приората — и хожу в каком-то смятении… Я уже давно догадывалась насчет твоего… м-м… происхождения. Ты спалился, еще когда мы ставили опыты на самой первой хронокамере. Помнишь? Но у нас не было доверительных отношений, и мне в свое время не хватило духу загнать тебя в угол…

— Ну, тебе это почти удалось, — мягко улыбнулся Миха. — Пошли, почаевничаем!

— Да я…

— Это приказ! — Гарин поднял палец, изображая начальственную строгость.

Народу в кабинет набилось, будто в вагон метро будним утром, и директор отворил окно, впуская свежий воздух. Между дверью и столами топтались Корнеев с Ядзей, вальяжный Киврин и несерьезный Рома Почкин, представительный Бельский из межпространственников и профессор Шатров, с осени возглавивший Отдел хронодинамики ЦИЯИ в Пенемюнде.