Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн

знаете знаменитого четверостишия… (обращенного к Савоське), и собираетесь поступать в университет? Это курьезно. Барков это одно из знаменитейших лиц в русской литературе; стихотворения его в ближайшем будущем получат огромное значение… Для меня нет сомнения, что первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будут полное собрание стихотворений Баркова» (цит. по: Вяземский 1880: 68).

Многоточие за словом «четверостишие» говорит о том, что оно первоначально было приведено в тексте Вяземского, но опущено цензурой (или самим Вяземским). Ни в одном издании Баркова я не нашел этого четверостишия. Обходят его и комментаторы Пушкина. Но А. А. Панченко подсказал мне, что в русской раешной традиции есть парные герои Парамошка и Савоська. Что за неприличные отношения между Парамошкой и Савоськой имели в виду Барков и ссылающийся на него (в назидание Павлу) Пушкин, сказать невозможно до обнаружения этого четверостишия.

Именно в это время Пушкин наставлял Павла обращаться с женщинами нагло и бесцеремонно и приправлял свои нравоучения циническими цитатами из Шамфора. «Было ли это следствием прочтения в то время Шамфора, — писал потом Павел Вяземский (1880: 69), — или озлобления против женщин, но дело в том, что он возбуждал во мне целый ряд размышлений…». Он заботливо направлял внимание подростка на сексуальные темы. Делился с ним, которому было 15–16 лет, любовным опытом и «озлоблением против женщин». Делился ли с ним своими гомосексуальными исканиями, неизвестно (этого нет в воспоминаниях Павла Вяземского, но тут слишком явно страдало его собственное реноме, чтобы он стал писать об этом).

Павел Вяземский и без того почувствовал, что в этих его воспоминаниях Пушкин выглядит очень уж далеким от идеала и счел необходимым сделать в этом месте оговорку:

«Я позволяю себе откровенно передавать и сомнительные нравоучения Пушкина в твердом убеждении, что проповедь его не была следствием легкомыслия или разврата мысли, но коренилась в уважении природы, жизни, и ненависти к поддельной науке и лицемерной нравственности…. Для нашего поколения, воспитывавшегося в царствование Николая Павловича, выходки Пушкина уже казались дикими» (Вяземский 1880: 69).

Известно, однако, что как раз в последний год жизни Пушкина его многолетняя и тесная дружба с Петром Андреевичем Вяземским была прервана по инициативе Вяземского. Тот прекратил с Пушкиным общаться. Дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных», — писала С. Н. Карамзина как раз в день после дуэли, еще не зная о ней (Карамзины 1967: 69). Вернулся Вяземский лишь к смертному одру Пушкина. Между тем острые литературно-критические и политические расхождения и споры, бывавшие между обоими литераторами, не приводили к такому разрыву (Ивинский 1994). Считают, что причиной или, по крайней мере, поводом были слухи об изменах Пушкина жене и жены ему. Вяземский не мог понять и резкость Пушкина по отношению к Дантесу. Но вряд ли все это оттолкнуло бы такого старого друга, как Вяземский. Есть резон предположить, что на сей раз ссора носила семейный характер и что Вяземского подвигло на разрыв то, что сын его и Пушкин чересчур «сдвоились меж собой».

Можно ли сделать заключение, что Пушкин продвигался в сторону гомосексуальности и что пуля Дантеса прервала это движение? Случаи позднего обращения к гомосексуальному поведению и перехода мужчин от гетеросексуального быта к гомосексуальному известны. Таким был Оскар Уайлд, таким был Теннесси Уильямс. Но в тех случаях какие-то черточки недостаточной маскулинности были заметны с юного возраста. Здесь этого нет. В тех случаях гетеросексуальный опыт был незначителен и недолог. Иное дело Пушкин. Его сценарий любви давно сложился, был многократно опробован и сформировал в его психике определенные ожидания и критерии любовного наслаждения. Все они связаны с женским образом — ножки, ручки, глазки, зубки. В любви красивый мужчина для Пушкина был реален только как соперник. В самом Содоме его больше привлекала «красота нестрогих дев».

Однако несомненно, что любовный диапазон Пушкина был чрезвычайно широк — любил и молодых и старых, и проституток и гранд-дам, и русских и евреек, цыганок, калмычек. Дальнейшее расширение диапазона на основе застарелого презрения к женщинам выглядит не столь уж поразительным. Вполне очевидно, что в последние годы его короткой жизни в условиях неудачных попыток сватовства, а затем разочарования в браке у Пушкина формировался на обочине его диапазона еще один образ возможного любовного партнера — мужской образ. Формировался в большой зависимости от первого, основного, в уподоблении ему. Это образ юноши, отрока, эфеба — «младости красы женоподобной». Женоподобной не по очертаниям фигуры или по отсутствию мужества, а по нежности, стыдливости, робкой скромности движений, легкости и стройности фигуры.

Скорее всего этот образ так и остался бы на обочине сексуальной жизни Пушкина. Но при всех выпадах против некоторых содомитов, само тайное наличие также и этого идеала — еще больше, чем приязнь к другим содомитам, — поддерживало в Пушкине толерантность и даже уважение к «сократической любви».

С его «бешенством желаний», с его «огнем мятежным» в крови, с его широтой, противоречивостью и переменчивостью, Пушкин и тут не укладывается в свой хрестоматийный канон.

Другой Лермонтов

1. Загадочный классик

Борис Пастернак так оценил место Лермонтова в русской литературе: «Пушкин возвел дом нашей духовной жизни, здание русс

ого исторического самопознания. Лермонтов был первым его обитателем. В интеллектуальный обиход века Лермонтов ввел глубоко независимую тему личности…. Все творчество Лермонтова живое воплощение личности…» (Пастернак 1958/1965: 632). Пастернак указал на бесспорное влияние Байрона, но отметил, что у Лермонтова это был не столько романтизм, сколько предвосхищение субъективно-биографического реализма по следующего времени. Действительно, насыщенность его стихов и даже прозы сугубо биографическими материалами чрезвычайно высока. Чуть ли не каждый герой и каждый эпизод находят свои прототипы в жизни поэта.

При таких условиях изучение биографии и личности поэта приобретает особую важность. Однако здесь нас ожидают странные констатации. Несмотря на общеизвестность Лермонтова, классика русской литературы, лучшие специалисты разводят руками.

Ираклий Андроников, знаменитый искатель и находчик литературных памятников, связанных с Лермонтовым, поделился своими впечатлениями от работы (1977: 632):

«Мало-помалу вы понимаете, что, перелистывая стихи, писанные Лермонтовым в юные годы, вы поминутно задумываетесь, стремясь представить себе