Журнал Наш Современник №2 (2004) - Журнал Наш Современник

Главная мысль исследования заключается в том, что “брожение на Бал­тий­­ском флоте, вылившееся в открытый мятеж, стало частью обще­народ­ного восстания против “военного коммунизма”. В отечественной историогра­фи­ческой традиции за этим термином прочно укрепилось клише — “так называемый”. Подразумевалось, что политика “военного коммунизма” прово­дилась партией исключительно как вынужденная мера, как ответ на происки врагов. Однако Семанов убедительно доказывает, обращаясь к первоисточ­нику — В. И. Ленину, что это была попытка осуществить “непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению”. В мае 1918 года в РСФСР вводится “продовольственная диктатура”. В сентябре того же года безработным запрещается отказываться от любой предложенной им работы. А 11 января 1919 года вводится печально знаменитая “продразверстка”. В апреле 1919-го фабрично-заводским рабочим запрещается “самовольный” переход на новую работу. Апофеозом этой политики стало создание трудовых армий в начале 1920 года. “Плоды” “военного коммунизма” не заставили себя ждать: “продовольственный”, “топливный голод”, переход хозяйства к натуральному обмену, падение производства и трудовой дисциплины — все проблемы, порожденные революцией и войной, были доведены до последней крайности.

Главными проводниками этой политики были деятели, подобные Троц­кому, которые презирали русский народ и стремились использовать его как “пушечное мясо” в грядущей “перманентной революции”. Ведь, согласно Троцкому, Россия неспособна к самостоятельному развитию, никакой культу­ры русский народ не создал, а российский пролетариат безнадежно отстал и поэтому неспособен к созданию социалистического общества. “Военный коммунизм” не знал иных способов гражданских действий, кроме насильст­венных”, — пишет Семанов. Отсюда “продотряды”, “заградотряды”, милита­ри­зация транспорта и промышленности.

Впрочем, различные “идеологи” могли строить любые угодные им теории. История же, в особенности русская, как мы уже не раз убеждались, подчи­няется имманентным законам и логике. Крестьянство ответило на политику “военного коммунизма” мощным стихийным сопротивлением. Здесь уместно вспомнить и “антоновщину”, и западносибирское крестьянское восстание, и, конечно, Махно. В крупных промышленных городах, в первую очередь в Петрограде, разрасталось забастовочное движение, получившее в официаль­ной печати того времени название “волынки”. Таким был ответ русского пролетариата. По мнению С. Н. Семанова, “российские индуст­риаль­ные рабочие получили от Октябрьской революции — в ее первые годы — невероятно худшую судьбу: ну, может, и лучше дворянства, но вряд ли хуже русского священства”. Результатом стала всеобщая стачка в Петрограде в феврале 1921 года. Положение было настолько серьезным, что исполком Петросовета объявил о введении в городе военного положения 24 февраля 1921 года.

Кронштадт не могли не затронуть общероссийские события. “Матросы и солдаты Балтики, состоявшие преимущественно из крестьян, в известной мере отражали настроения той широкой социальной стихии. Брожение в Кронштадте нарастало, отражая, как в зеркале, общее кризисное состояние в стране”, — свидетельствует С. Н. Семанов. Основываясь на изучении источников, в первую очередь жалоб, поданных в бюро политического отдела Балтийского флота, автор резюмирует: “Основное недовольство матросов и красноармейцев вызывает, прежде всего, продразверстка”. Особенно сильно возмущались те, кто побывал в отпусках в родных деревнях.

И все-таки между возмущением и восстанием лежит зачастую непрео­долимая пропасть, особенно если учесть, что события разворачивались на Балтфлоте — “колыбели революции”. Роль катализатора, как считает С. Н. Се­ма­нов, сыграла именно петроградская забастовка. “Волынка” на петроград­ских заводах послужила на острове Котлин толчком для всех недовольных моряков и гражданских лиц. В Петроград потянулись самочинные делегации из состава экипажей, кораблей и частей, дислоцированных в Кронштадте. Вернувшись, некоторые из этих делегатов распускали преувеличенные слухи о “расстрелах” рабочих, о всеобщей забастовке в Москве и Петрограде и т. п.”.

Наряду с общероссийскими причинами восстания в Кронштадте историк выделяет и проблему, относящуюся сугубо к Балтийскому флоту. В июле 1920 года главнокомандующим Балтийским флотом был назначен Ф. Расколь­ников, “темный авантюрный деятель, сын питерского выкреста”, — так харак­те­ризует его Семанов (в будущем он прославился тем, что стал одним из первых невозвращенцев: сбежал на Запад, будучи полпредом советского правительства в Болгарии). Вместе с Раскольниковым на флот прибыло большое число лиц, ранее работавших с ним. Они заняли почти две трети постов руководящего (в том числе политического) состава флота. С. Н. Сема­нов так описывает сложившееся положение: “Новые назначения были, мягко говоря, неожиданными. Так, например, должность начальника Побалта, т. е. партийного комиссара флота, одно время занимал тесть Раскольникова, бывший приват-доцент Психоневрологического института М. Рейснер”.

С декабря 1920 года в РКП(б) развернулась так называемая “дискуссия о профсоюзах”. С. Н. Семанов пишет, что “не только и даже не столько роли профсоюзов эта дискуссия была посвящена: в зашифрованном виде шла речь о формах Советской государственности и о борьбе за власть в партии и стране”. Партия не могла не ответить на всенародное возмущение — это был вопрос ее выживания. Критическим моментом попытался воспользоваться Троцкий в целях упрочения своей власти (его позиция была проста: обратить всех трудящихся, по сути дела, в крепостных), и Балтийский флот, где руководили его сторонники, как показывает С. Н. Семанов, занимал в его планах не последнее место. Ф. Раскольников и Э. Батис (новый комиссар флота) превратили газету “Красный Балтийский флот” в орган троцкистской фракции. А в адрес общего собрания моряков-коммунистов, которое прохо­дило в Петрограде в январе 1921 года, дали “телеграмму, будто личный состав Балтфлота стоит на стороне Троцкого”. Их действия вызвали открытое возму­щение рядовых коммунистов. Таким образом, вся ненависть, скопившаяся у русских людей по отношению к Троцкому, обратилась на командование флота, на все руководство вообще. Это обстоятельство, по мнению Семанова, послужило дополнительным толчком к мятежу. Ведь в ходе партийного обсуждения “профсоюзной” проблемы “рядовые коммунисты голосовали не столько за расплывчатую точку зрения Ленина — Каменева — Зиновьева — Сталина (лозунг “профсоюзы — школа коммунизма” был пустым пропагандист­ским звуком), а прежде всего против ненавистного Троцкого; именно с ним, а ни с кем другим связывал обездоленный русский тяготы “военного комму­низма”.

Петроградская “волынка” сделала свое дело: руководители Советской России “осознали в те февральские дни с необычайной ясностью, что далее так мордовать русский народ нельзя — опасно для них самих”. Уже 28 февраля 1921 года был сделан шаг, ознаменовавший, как считает С. Н. Семанов, отказ (пока на петроградском уровне) от политики “военного коммунизма”, — были демобилизованы с предприятий все привлеченные на них по трудовой повин­ности. И именно в этот день 28 февраля 1921 года в Кронштадте начался мятеж. Кронштадтские события, по образному выражению Ленина, “явились как бы молнией, которая осветила действительность ярче, чем что бы то ни было”. Требования кронштадтцев о перевыборах советов, т. к. “настоящие советы не выражают волю рабочих и крестьян”, о “немедленном” снятии всех заградотрядов, о свободном обращении крестьян с землею получили впоследствии свое краткое выражение в лозунге “Советы без коммунистов”. И смена партийного курса (именно во время мятежа на X съезде РКП(б) был провозглашен нэп), т. е. отказ от политики “военного коммунизма”, стала неизбежной. Иначе — логика событий не оставляла места для сомнений — потеря власти.

И, наконец, на что еще хотелось бы обратить внимание читателей, — это отно­шение к кронштадтскому мятежу автора книги. В “кратком предуведом­лении” Сергей Николаевич пишет, что изначально, когда он работал с материалом в конце 1960-х — начале 1970-х годов, “отношение мое… к мятежу как историческому явлению было сугубо отрицательным”. В среде молодых русских патриотов, к которой, как уже говорилось, принадлежал автор, царило тотальное отрицание Революции. “Нет такого режима, который бы стоил революции!” — этот лозунг выдвинул Семанов в брежневские годы. В наши же дни, безусловно, под влиянием событий последних лет, для Семанова стало “ясно видно, что этот афоризм столь же односторонен, как и все прочие, даже куда более знаменитые”. В свете современного положения России несомненно, что именно национально-революционная идеология наиболее востребована. Поэтому и в оценку кронштадтских событий автор вносит положительную “поправку”.