Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э. - Питер Браун

тот момент, когда (как мы видели) арабские племена вдоль границ Византии и Персии должны были столкнуться с угрозой остракизма и последующей пролетаризации, проповедь Мухаммеда заполнила пропасть между арабами и их высокомерными соседями – культурным населением Ближнего Востока. Этическое учение ислама сделало араба-мусульманина равным «богобоязненному» иудею или христианину. Коран обеспечил неграмотных арабов основой литературной культуры, которая подражала Библии христианских монахов и Торе раввинов, а вскоре стала и соперничать с ними.

В более близкой перспективе основание исламского сообщества позволило встать во главе бедуинского мира поразительному поколению молодых людей – в частности, первым халифам Абу Бакру (632–634) и Умару (634–644). Это ядро истовых «правоверных» обеспечило полуисламским бедуинским рейдерским группам непревзойденное Главное командование. Радикализм ранних мусульман распространялся и на искусство войны. Сторонники Мухаммеда внедрили технологии фортификации и осадной войны в Хиджазе. После смерти Мухаммеда мусульманское ядро бедуинских войск оказалось на равных с византийцами и персами в искусстве применения тяжеловооруженной кавалерии. Они использовали традиционную мобильность бедуинов, зиждущуюся на верблюдах; верблюд с поразительной скоростью доставлял отряд полностью экипированных солдат в любую точку на византийской границе, как теперь самолеты доставляют парашютно-десантные войска.

Самое главное, что мусульманские военачальники явились в качестве завоевателей, а не вождей племенных набегов. Карьера Мухаммеда, создавшего религиозную империю на Аравийском полуострове исключительно путем переговоров, стала в глазах первых халифов прецедентом для изощренной дипломатии. В первые десятилетия завоеваний арабы достигли договорами не меньше, чем мечом: важнейшие города, такие как Дамаск и Александрия, пали, потому что мусульманское командование оказалось готово предложить щедрые условия – защиту и терпимость в обмен на скромную дань.

Поэтому появление первых мусульманских войск в византийских провинциях совершенно сбивало с толку – они были нечто большее, чем привычные бедуины. Когда в 638 году патриарх Иерусалимский вышел встретить своих завоевателей, он оказался лицом к лицу с маленькой группой людей, похожих на конных монахов: мусульманские военачальники сказали ему, что они пришли как паломники по святым местам. Это было последней каплей: «Вот мерзость запустения, стоящая, где не должно» (ср.: Мк 13: 14). Под этой полухристианской личиной арабы нашли для себя место под солнцем. Как арабский посол писал персидскому шаху:

«Некогда арабы были убогим народом, который ты мог безнаказанно попирать ногами. Мы были доведены до того, что ели собак и ящериц. Но к нашей славе Бог воздвиг Пророка среди нас…»

16. «Сад под защитой наших копий»: позднеантичный мир под властью ислама, 632–809 годы

Победы арабских войск создали политический вакуум на Ближнем Востоке. Византийцы были наголову разбиты в битве при Ярмуке в 636 году; Антиохия пала в 637 году; Александрия в 642 году; Карфаген в 698 году. Персидская армия оказала более упорное сопротивление, но после битвы при Кадисии в 637 году Сасанидская держава рухнула. Ни одна из традиционных сил не была в состоянии отвоевать то, что было потеряно в ходе этих молниеносных кампаний. Только Византия продолжила свое существование, ее столица и власти остались невредимы. Однако второй Ираклий не явился. Напряженная тишина повисла над Восточным Средиземноморьем. Но и при арабском правлении Сирия и Египет поддерживали тесные связи с остальным миром на протяжении всего VII века: итальянские паломники спокойно путешествовали в Иерусалим, александрийские папирусы копились в папской канцелярии. Но ни одно христианское войско не возвращалось на это восточное побережье вплоть до крестовых походов.

Выведя из игры всех соперников, арабы стали править мировой империей с замечательной проницательностью, эклектичностью и терпимостью, основанной на непоколебимом чувстве собственного превосходства: «Лучшие изо всех людей – арабы, а среди арабов – племя мудар, а в этом племени – род Ясуров, а в этом роде – семейство Гани… а в Гани я – лучший человек. Поэтому я лучший из людей»194.

Излишне говорить, что такие настроения нельзя найти в Коране. Но они составляли стержень арабской империи в первый век ее существования – век, когда Омейяды правили Дамаском. Ибо империя Омейядов основывалась на неприкрытом превосходстве арабов195, опирающемся на частично исламизированную военную знать арабских племен. Бедуинский образ жизни арабской знати, хотя и был сурово осужден Мухаммедом, спас ислам. Именно вожди племен бедуинов создали арабскую военную машину и ее жестоких приверженцев, и именно образ жизни этой воинской знати – а не спокойное благочестие ядра набожных мусульман – скрепил империю.

Начать хотя бы с того, что оно спасло арабских завоевателей от утраты самобытности среди подавляющей массы завоеванного населения. Неисправимый, крайне самоуверенный и абсолютно определенный – бедуинский образ жизни «как подобает мужчине», слегка сдобренный исламом, поглотил и видоизменил образованные классы раннесредневекового Ближнего Востока. Образ жизни арабских завоевателей, и прежде всего замысловатая поэтическая литература, которая уже полностью сложилась, когда арабы принесли ее с собой из пустыни, оказался заразительным. Даже немусульмане вскоре восприняли арабскую культуру. Например, христиане Южной Испании назывались «мосарабами» потому, что, будучи христианами, они тем не менее «хотели быть похожими на арабов». «Много моих единоверцев, – писал епископ Кордовы в IX веке, – читают стихи и сказки арабов, изучают труды магометанских философов и богословов не чтобы их опровергать, но чтобы научиться высказываться по-арабски правильнее и изящнее»196.

В первый век существования своей империи арабы управляли ею с окраины пустыни. Они вывернули политическую карту Ближнего Востока наизнанку. Дамаск, сторожевой пост восточноримской обороны в пустыне, превратился в столицу арабских халифов, наблюдающих за восточноримскими силами. Диоклетиановы крепости в пустыне стали охотничьими домиками для арабских принцев, в то время как некогда мирная Антиохия, пригороды которой должны были защищать эти крепости, стала военным лагерем, откуда арабские войска ежегодно отправлялись, чтобы разорять побережья и долины Малой Азии.

В пользу превосходства арабов говорит и то, что провинции, остававшиеся позади продвигающихся войск, не были, строго говоря, завоеванными. Ибо едва ли они были оккупированы. К их населению относились как к богатым соседям арабов, которые платили за защиту умме, мусульманам, в обмен на военное прикрытие и за то, что они не приняли ислам. Отсюда и почти полный laisse-faire197 арабов VII века. Чтобы обеспечивать мусульманам выплаты, поощрялась бесперебойная работа налоговых механизмов Сирии, Египта и Персии. Таким образом, пребывая в беспрецедентном достатке, арабский правящий класс побеждал в ожесточенных боях за власть по законам бедуинского поведения, в герметично закупоренной среде крупных гарнизонных городов – Куфе и Басре, на границе с пустыней напротив персидской Месопотамии, и Фустате в Египте. Для них завоеванные провинции были «садом под защитой наших копий».

Это было точным описанием Ближнего Востока в