Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - Андрей Андреев

Однако затем их судьбы разделились. В начале 1761 г. И. И. Шувалов прислал из Петербурга инструкцию, по которой среди младших студентов нужно было выбрать двух «для изучения земледелия и горных наук».

Наилучшие успехи показали Афонин и Карамышев, и в июле 1761 г. из Кёнигсберга их отправили дальше в Швецию, в Упсальский университет, где занятиями русских студентов руководил сам великий ученый-естествоиспытатель Карл Линней. М. И. Афонин вернулся в 1769 г. в родной Московский университет и был избран там первым профессором естественной истории и земледелия, а А. М. Карамышев преподавал в Горном училище в Петербурге, руководил горными заводами, имел звание члена-корреспондента Российской академии и Стокгольмской академии наук. Два других студента, Ястребов и Рыбников, были потребованы Шуваловым обратно в Петербург, где назначены преподавателями Кадетского корпуса, который Шувалову пришлось возглавить в начале 1762 г. по воле императора Петра III. Бывший же ученик разночинской гимназии Иван Свищов по составленным о нем отзывам оказался весьма неприлежен, «за худое поведение» долгое время находился под стражей, и в июне 1760 г. Шувалов приказал возвратить его в Россию и «во его исправление» назначить служителем в Академию художеств на место «помощника тафельдекера» (в переводе с немецкого, служителя, который накрывает на стол) с ничтожным жалованием ю рублей в год.

Таким образом, дольше всего, до середины 1763 г. (т. е. всего в течение пяти лет), пробыли в Кёнигсбергском университете старшие студенты Семен Зыбелин и Петр Вениаминов. Окончив подготовительное для них обучение на философском факультете, они затем перешли к лекциям медицинского факультета, где слушали курсы анатомии, хирургии, физиологии и патологии, ботаники, фармакологии, клинической практики и химии и в конце получили о прослушанных курсах «официальное свидетельство с печатью»[288]. На этом их образование за границей, однако, не закончилось, поскольку из Кёнигсберга они были отправлены дальше в Лейден, где и защитили через год диссертации на степень докторов медицины. С. Г. Зыбелин и П. Д. Вениаминов по окончании командировки также вернулись в Московский университет, став первыми русскими профессорами на его медицинском факультете.

Описанная командировка была первой заграничной поездкой воспитанников Московского университета, предпринятой по инициативе его куратора, которая, как видно, увенчалась успехом, дав университету трех профессоров и еще трех преподавателей петербургских училищ. В последующей истории Московского университета такие поездки станут регулярными, без которых немыслимо будет поступательное развитие его профессорского состава, и о них еще пойдет речь в следующих главах.

Помимо будущих профессоров среди студентов Кёнигсбергского университета в рассматриваемые годы выделялась вторая группа россиян — переводчики Кёнигсбергской конторы, которые по собственным прошениям поступили в университет. История их появления здесь такова: весной 1759 г. генерал-губернатор Н. А. Корф сделал запрос в Петербург о присылке к нему переводчиков с немецкого языка. В Петербурге сочли, что таких переводчиков может предоставить Московский университет, откуда по распоряжению Сената в начале июня 1759 г. в Кёнигсберг были присланы четверо студентов и шесть учеников гимназий.

Все четверо студентов — Сергей Малиновский, Илларион Садовский, Панкратий Полонский, Илья Семенов — были переведены в Московский университет из различных семинарий и поэтому неплохо владели латынью, на которой читалась большая часть их лекций, однако немецкий язык знали гораздо хуже. Вот что сообщал, например, о себе Сергей Малиновский: в рапорте генерал-губернатору он указал, что происходит «из церковнических детей», имеет от роду 23 года, в науках упражнялся с 1747 г., вначале в Нижегородской семинарии, откуда 22 июля 1755 г. определен студентом Московского университета, где «4 года обучался юриспруденции натуральной и римской, которую уже и окончил, философии, теоретической арифметике и геометрии, красноречию латинского языка и немецкого с недавнего времени, с которого переводить еще не в состоянии. Что касается до латинского языка, то я как с оного на российский, так и с российского на оный переводить в состоянии» [289].

Еще меньшего приходилось ожидать от учеников гимназий, юношей от 14 до 18 лет: немецкого языка среди них не знал никто, кроме четырнадцатилетнего Христофора Штеге (Staege), который, будучи сыном немецкого врача, в свою очередь едва мог говорить по-русски. Корф назначил всем прибывшим экзамен, на котором выяснилось, что никто из них не готов к службе переводчиком. И тогда сами студенты обратились к Корфу с письмом, в котором показали высокий уровень сознательности и то стремление к получению подлинного образования, овладению науками, которое мы уже многократно отмечали у русских студентов за границей. Сперва они объяснили, почему оказались не подготовленными стать переводчиками: «Мы, будучи в Императорском Московском университете студентами, обучались разных наук приличных студентскому званию чрез четыре года и чрез них старались принести Отечеству ту пользу, которое оно от них ожидало. Что касается до немецкого языка, то мы оного обучались не более как один год, который продолжая, изучали мы грамматические правила и делали под предводительством магистра не больше школьных ексерциций, и в сколь краткое время, при том многим заняты будучи профессорскими лекциями, ни говорить, ни переводить по-немецки, как должно обучиться не могли». Дальше же, видя свою неспособность к службе при генерал-губернаторе, но в то же время, не желая терять открывшиеся им новые возможности для учебы, они просили Корфа «сделать с нами отеческую милость и оставя нас при старой команде определить с находящимися здесь из Императорского Московского университета студентами для приведения к окончанию нашего обучения, дабы толики лет труды и издержанный на нас казенной кошт напрасно не пропал, и мы бы могли оказать пользу отечеству в рассуждениях нашего звания»[290].

Письмо от имени всех юношей было подписано старшими студентами Малиновским, Полонским и Садовским. Очевидно, что на их решение повлияло уже успешно начатое обучение в университете их товарищей по Московскому университету, к которым они желали присоединиться. Кроме того, можно усмотреть в их письме и конечно неслучайную аналогию с просьбами, исходившими от петровских переводчиков в 1720 г., когда те, также заботясь о «государственной пользе», просили устроить продолжение их обучения в «добрых Академиях» (см. главу 2).

Стоит выделить и заслугу генерал-губернатора Н. А. Корфа, оказывавшего покровительство поступающим в университет. Он и в данном случае пошел навстречу юношам и, определив их на казенное жалование, официально командировал в университет к тому же профессору Ф. И. Буку, у которого уже занимались присланные Шуваловым семеро студентов из Москвы. Согласно сохранившемуся в архивном деле расписанию занятий, переводчики слушали лекции Бука по философии и математике (четыре часа в неделю), а также ежедневно учили немецкий и французский языки с теми же преподавателями, что и ранее присланные ученики из Московского университета. Обучение стоило достаточно дорого (даже, например, в сравнении с ценами Марбурга двадцатилетней давности во времена Ломоносова; на повышение цен, видимо, повлияла война): профессор Бук за свои лекции требовал в год 16 талеров 16 грошей, учителя языков магистр Мутон и кандидат Надровский — около 12 талеров. Выдаваемое же переводчикам из Кенигсберской конторы жалование составляло по 90 рублей в год для четверых старших студентов и по 50 рублей — для шести младших, бывших учеников гимназии. Эти небольшие суммы должны были тратиться ими только на обучение и книги, не считая «платья, стола, квартиры, дров и истопника», которыми их снабжали бесплатно (заметим, что будучи на казенном содержании в Московском университете, они получали гораздо меньше: студенты по 40 рублей, а ученики — по 15 рублей в год). С другой стороны, казенное платье и обувь были дешевыми и, следовательно, плохого качества (на них, согласно отчетной смете, уходило всего по 2 рубля в год на человека), что заставляло переводчиков просить прибавки к жалованию.

В начале 1760 г. Сенат официально одобрил меры, принятые Корфом, и взял на себя расходы по обучению. О том, что учеба шла хорошо, и за прошедший год переводчики достигли успехов в немецком языке, свидетельствует состоявшееся в 1760 г. производство шести бывших учеников в студенты Кёнигсбергского университета. На этом основании они просили об увеличении жалования с 50 до 90 рублей, что сравняло бы их со старшими студентами, и в подтверждение приводили текст выданного им «матрикула» (в переводе на русский язык он сохранился в архивном деле): «По благорассмотрению высокородного и высокопочтенного господина академии ректора, физики профессора, прусской консистории советника и находящихся здесь пансионеров куратора Иоганна Готтофреда Теске, высокоблагородного и высокопочтенного господина академии канцлера, обоих прав доктора и ординарного профессора, прусской консистории вице-президента и официала Целестина Ковалевского князь Иван Шихматов, князь Николай Шихматов, Степан Доможиров, Сергей Бухвостов, Николай Бухвостов 8/19 апреля, Христофор Штеге 19/30 июня сего 1760 году в Кёнигсбергской академии во число студентов произведены. Во свидетельство чего практической философии профессором и философского факультета деканом Каслем, Андреем Христиани реченой академии и печать приложена. Кёнигсберг сентября 8 дня 1760 году»[291].