Огонь в колыбели - Юрий Иваниченко

Сейчас Ионыч похож на моего Антона, когда он представляет себя вождем краснокожих, или Маугли, или кем-нибудь еще. И я вхожу в его игру, мне интересно продолжение этой сказки.

— Могу, конечно, представить тебя кем угодно. Что же тебе как представителю другой цивилизации нужно от меня, простой машинистки? Мог бы выбрать для контакта кого-нибудь поумней.

Ионыч смеется. У него открытое лицо, а когда смеется, оно становится просто красивым. Мне нравится смотреть на него. И почему-то немного грустно. Будто-я прощаюсь с ним. Будто он и вправду прилетел откуда-то издалека и может исчезнуть в любую минуту…

Подходит Антон. Руки у него мокрые и красные. Так и есть, возился в воде, теперь жди ангины. Я вытираю ему руки, ворчу. Наконец-то просыпается Светка. Она уже проспала одно кормление и теперь не дождется очередного, придется ломать график.

Раскладываю на салфетке бутерброды, наливаю из термоса чай в пластмассовые чашки, которые тоже захватил мой хозяйственный сын. Пока мужчины завтракают, мы со Светкой перебираемся в тень кизилового куста и тоже кормимся.

Задумалась и не слышу, как сзади подходит Ионыч, вздрагиваю от его голоса.

— А Светке кашу мы не захватили? — спрашивает он и застывает с полуоткрытым ртом, увидев, чем питается Светка.

Я запахиваю блузку.

— Нехорошо, Ионыч, отвернись. А каша нам нужна только вечером, на одно кормление, днем нам своего молока хватает. Ну что стоишь, разинув рот? Ты что, не знаешь, почему ребенок называется грудным? Конечно, это тебе не инкубатор.

Ионыч молча отходит к Антону. Все-таки странный он, хоть и очень мне нравится, но все же… Или это уже у меня крест такой — влюбляться в мужиков с какими-то отклонениями? Стоп, говорю я себе. Почему это слово возникло? Никто ни в кого влюбляться не собирается.

Мы до самого вечера остаемся в лесу на берегу озера. Бродим вдоль берега, забираемся в чащу, собираем кизил и шиповник, сушим на орешнике Светкины пеленки. Антон перепачкался, порвал куртку, но доволен ужасно. Светка почти все время спит, молчит даже в мокрых пеленках, случай небывалый. Интересно, что эта спящая красавица устроит мне ночью?

Ионыч время от времени начинает увлеченно рассказывать о далекой планете. Он настолько вошел в роль пришельца, что уже в земных делах начинает меня расспрашивать так, будто в самом деле с луны свалился.

Из его фантазии следует, что люди на той планете достигли такого высокого уровня развития, что могут посещать другие планеты, не обременяя себя космическими кораблями и прочим тяжеловесным и не всегда надежным оборудованием. Они пересылают себя, как луч, материализуясь в нужном месте, предстают перед обитателями других планет в приемлемой для тех форме.

На других планетах они ищут продолжение или начало своей жизни. Их ученые считают, что жизнь каждого существа в Галактике, оборвавшись на одной планете, продолжается на другой. И даже приняв другие, присущие этой планете формы, все равно сохранит в себе остатки старей.

Путем долгих расчетов они пришли к выводу, что люди, умершие на их планете, продолжают жизнь на нашей. Я пыталась возразить Ионычу, но у меня не хватило знаний. Тогда пошли в ход эмоции.

— Легко тебе фантазировать, у тебя нет детей. А как мне быть? Послушаешь тебя, и выходит, что мои дети, рожденные и вскормленные мною, были когда-то неведомыми существами, бесполыми, не имеющими детства, проживавшими жизнь без любви на планете с желтым небом. А куда же ты тогда денешь поколения наших предков? Ведь мы не первые люди на Земле. Вообще, Ионыч, все это попахивает мистикой, какое-то переселение душ. И потом, даже если согласиться с тобой и предположить, что ты прилетел откуда-то издалека, снова выходит неувязка. Что тебе здесь делать, в нашем городе, в маленькой редакции? Место пришельца в крупном научном центре, где его мысли могут выслушать умные люди, а не бестолковые машинистки вроде меня. Нет, Ионыч, не вяжется все…

Кажется, довольно ладно привожу я доводы против сказок нашего странного секретаря, но что-то меня смущает. Может, он задумал какой-нибудь фантастический роман, сейчас все фантастику пишут, мода такая пошла, и на мне проверяет свои мысли, предположения? А может быть, у него и вправду не все дома?

Ионыч не сдается, отстаивает свои бредни.

— А может, этот пришелец здесь нелегально. Никто там не знает, что он сюда прилетел, и здесь знать не должен. Он долго считал и узнал, что в определенный год, в определенном месте, у определенного человека появится ребенок, который там много веков назад был известным ученым.

Он почти убедил меня в вероятности того, что определенное место — это наш город, определенный человек — я, а ребенок — моя Светка. Моя маленькая дочь, которая пока только и умеет, что пачкать пеленки, могла, оказывается, быть когда-то великим ученым, основателем той самой теории о переходе разумных существ с планеты на планету.

Я видела, что Ионычу очень хотелось, чтобы я поверила ему, поддержала, как вначале, его игру, но в меня прочно вселился дух противоречия. Продолжала настойчиво возражать. Опять не ладится у этих умных с желтонебой планеты. Мы — не они. У вас мужчины и женщины, дети и старики. Наверное, их великие не очень великие попадают куда-то еще, не к нам. Ведь мы так не похожи на них.

Ионыч усмехнулся и дотронулся рукой до моего кармана, где лежало письмо от Сережи.

— Ты что же, хочешь сказать, что там такие все неприспособленные, ничего не умеющие, ни за что не отвечающие люди? — спросила я.

— Нет, я думаю, что там скорее такие, как ты.

— Ну, здравствуйте, приехали. Я-то как раз самая обыкновенная женщина.

— И давно это считается нормальным для женщины самой растить и воспитывать детей? Самой добывать себе пропитание, не рассчитывая ни на чью помощь? Ты разве не видишь, что ты самодостаточна и в принципе никто тебе не нужен?

— Ну и дурак же ты, Ионыч. Совсем нормальный, обыкновенный, ничего не желающий понять.

Мы чуть не поссорились. Но потом снова стали говорить о той планете. Вернее, говорил Ионыч, а я слушала и уже почти не спорила с ним.

Он доказывал, что скоро и мы придем к бесконфликтному существованию между полами, потому что грани между нами стираются, и примеров тому множество. Он приводил наизусть целые страницы из нашумевших газетных дискуссий о том, кого нужно беречь — мужчин или женщин, и получалось, что наши отчаянные попытки разобраться в том, кто есть кто, просто не нужны. Мы сопротивляемся нормальному ходу вещей и пока не знаем, что со временем эти понятия отпадут, как ненужные, и все станет на свои места. Та есть будет, как на планете с голубым солнцем.