Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность - Александр Валентинович Махлаюк

что картину проведения вербовки в армию, близкую к реальности, дает то пародийное описание, которое мы находим на страницах романа Апулея в рассуждениях предводителей разбойников[568]. Однако лейтмотивом политики рекрутирования в эпоху ранней империи оставалась ориентация на гражданский статус легионов, составлявших основу вооруженных сил, и, соответственно, на высокий уровень моральных требований, предъявляемых к воинам. Другое дело, что в условиях мировой державы римские легионеры были не просто гражданами города Рима, но географически обширной Res publica, служба которой была и службой императору[569]. Представляется, что к рассмотренной дихотомии «гражданин – солдат» полностью приложим вывод Клода Николе: при империи «и в праве, и в действительности как фикция и как реальность продолжали существовать слова и институты общины. Настолько, что римское государство, начиная с периода империи, будет всегда оставаться достаточно отличным от монархических, бюрократических и территориальных государств современной Европы»[570]. Не менее верным, в свете проведенного анализа, представляется и заключения К. Крафта, который подчеркивал в свое время, что Римская империя стала разваливаться тогда, когда солдаты на своей службе перестали чувствовать себя римскими гражданами[571]. Это значит, что императорская армия сохраняла важные полисно-республиканские традиции не только в качестве идеальной нормы, но и в качестве практических установок, закрепляемых правом. Несмотря на неизбежную трансформацию в новых исторических условиях, эти традиции обеспечивали достаточно эффективное функционирование военной организации принципата и, как мы увидим далее, особую политическую роль армии.

Глава V

Армия как социальный организм: «вооруженный город» и «военное сословие»

Как показал анализ литературной традиции в главе III, постоянная профессиональная армия в общественном мнении воспринималась как некий обособленный мир, особая социально-политическая сила, все более отчуждающаяся от «цивильного» общества и противостоящая традиционным элементам социальной структуры. Неудивительно поэтому появление в поздних источниках понятия corpus militare, «военное сословие, военная корпорация» (SHA. Max. duo. 8. 1; Eutrop. IX. 1. 1)[572]. Это понятие, в отличие от терминов exercitus или militia, указывает, по всей видимости, не столько на функциональную, сколько на специфическую социальную и политическую сущность армии. Такое ее восприятие, несомненно, отражает реальный процесс отчуждения армии от общества, который был прямым следствием профессионализации военной деятельности в условиях развития римской экспансии и кризиса полисно-республиканских устоев, в частности распада триады «гражданин – собственник – воин»[573].

В литературе при характеристике этого процесса уже давно общим местом стало указание на развитие в римской армии особой корпоративности и корпоративного духа (esprit de corps, Korpsgeist). Еще Т. Моммзен, говоря об армии поздней республики, подчеркивал: «Гражданское и даже национальное чувство исчезло у войска, и только корпоративный дух остался внутренним связующим звеном»[574]. Обычно в оценках современных историков, пишущих о римской армии, под корпоративностью (корпоративизмом) и корпоративным духом подразумеваются (как правило, без каких бы то ни было специальных пояснений) приверженность солдат своим частям и подразделениям или армии в целом, ее традициям и вождю, воинской чести, а также профессиональная солидарность военных, их «замкнутость» на собственных узко-групповых интересах, обособление (физическое, социальное, социально-психологическое, идеологическое) от гражданского населения[575]. В общем виде такое понимание армейской корпоративности как единства социальных, общественно-психологических и ценностно-идеологических компонентов, самоочевидно и не вызывает никаких серьезных возражений. Столь же очевидной является историческая универсальность данного феномена, который обнаруживается и у греческих наемников классического времени[576], и в армиях эллинистической эпохи[577], а также характерен для вооруженных сил Нового и Новейшего времени[578].

С недавних пор в характеристиках императорской армии стало применяться заимствованное из социологии понятие «тотальный институт», описывающее особую форму организации, которая социально и культурно обособлена от остального общества, основана на внутренних горизонтальных связях, особой системе ценностей и моральном кодексе, имеет жесткий распорядок и особые условия жизни для решения собственных специфических задач[579]. С точки зрения некоторых исследователей, изучавших роль армейских формирований в провинциях и взаимоотношения местного населения с римскими гарнизонами, данное понятие вполне приложимо к римской армии, которая в эпоху империи все более отчуждалась от гражданского общества, превращаясь в замкнутый на себе институт с особой идентичностью и специфическими задачами[580]. Однако такая характеристика императорской армии не встретила поддержки других историков[581]. В частности, О. Штолль аргументированно выступил против определения императорской армии как тотального института, показав, что ее части, располагавшиеся в разных провинциях, при всем своем корпоративном духе и специфически военной идентичности, не были тотально изолированы от местного населения, с которым имели разнообразные связи, а главное, сами социальные связи, идеология и ценности армейского сообщества, включая религию, в значительной степени базировались на тех же основаниях, что и римское общество в целом, не имело «институциональной эндогамии», не было «обществом в себе»[582].

Вместе с тем в антиковедческой литературе – и не только в старой[583]– в характеристиках армий позднереспубликанского и императорского времени нередко фигурируют понятия типа «солдатское сословие», «военный класс», «военное общество». Например, по словам Ж. Гаже, в Риме на смену «военной профессии» со второй половины II в. н. э. появляется «военный класс»[584]. Г. Альфёльди более осторожно говорит о формировании к концу II в. н. э. особого «военного общества» в пограничных зонах империи[585]. Аналогичный вывод делает и Ж.-М. Каррие, хотя и употребляет термин «военное сословие» (il ceto militare)[586]. Подобного рода оценки в определенном контексте, несомненно, имеют право на существование, по крайней мере начиная со второй половины II в. н. э. Однако и понятие корпоративности, и в целом характеристика армии как специфического социального организма требуют, по нашему мнению, более глубокой разработки и конкретизации. Прежде всего важно понять собственно римскую, цивилизационную, специфику этих феноменов с точки зрения тех внутренних традиций императорской армии, которые восходят к полисно-республиканским устоям и которые как раз и делали военный лагерь и легион тем, что Вегеций называл «вооруженной общиной» – armata civitas (Veget. II. 25; cp. II. 18: murata civitas). Конечно, Вегеций, уподобляя легион и лагерь общине, городу, имел в виду их самодостаточность, универсальную приспособленность к различным видам боевых действий и к удовлетворению разнообразных повседневных нужд. Но его слова, по-видимому, имеют и более глубокий смысл, ибо такое уподобление выражает глубинную взаимосвязь социальных и военных институтов и традиций. Как справедливо заметил И. Гарлан, на всем протяжении греческой и римской истории обнаруживается подобие (гомология) военных структур и общества в целом. Именно подобие, а не тождественность, поскольку речь идет об образе, а не о прямом отражении: армия есть образ той социальной среды, продуктом которой она является[587].