Леди полуночи - Тесса Дэр

– Тебе не трудно будет называть меня Кэти? Мне нравится, как ты это произносишь. Голос звучит низко, как опасное рычание. – Взявшись двумя руками за сорочку, она потянула ее вверх.

– Кэти… – простонал Торн.

Она улыбнулась.

– Да. Именно так. Меня сразу обдает жаром, а по всему телу бегут мурашки. Теперь подними руки.

Он ни в чем не мог ей отказать. Кейт это прекрасно понимала и собиралась этим воспользоваться.

Стянув с него сорочку через голову, она оглядела его обнаженный торс. Судя по выражению глаз, она была и очарована, и напугана. Ему сначала захотелось скрыть от нее правду – все неприятные вещи, связанные с этим. Но все-таки лучше, если она все увидит и поймет его.

– Расскажи мне, – попросила Кейт.

– Что ты хочешь узнать?

– Какая была первой?

– Вот эта. – Он повернулся к ней плечом и указал на маленькую татуировку в виде розочки.

– Когда ты ее сделал?

– Когда уехал из Лондона…

– Вместе со мной. Когда мы уехали из Лондона и ты отвез меня в Маргит.

– Да. – Он сглотнул. – Я не мог вернуться в «Оранжерею», конечно. Даже если бы захотел. Я скитался по селам, подрабатывал тут и там, спал большей частью в стогах, питался тем, что ловил в капканы. Жил как дикое животное, и, наверное, поэтому и думать стал так же. Я чувствовал, где выскочит заяц, до того как он выскакивал, и в какую сторону кинется. Открытые пространства и свежий воздух… Мне кажется, они пошли мне на пользу, после тех лет, что провел в лондонской копоти. Я ходил грязным и нечесаным, но те месяцы, как мне сейчас кажется, были самыми счастливыми в моей жизни.

Когда наступила зима, прибился к шайке браконьеров. Я снабжал их дичью на продажу, а они обеспечивали меня кровом, теплой одеждой и обувью. По этому знаку, – Торн погладил грубое изображение цветка, – члены шайки узнавали друг друга. Никаких имен.

– Никаких друзей, – подхватила Кейт. – Никаких нормальных человеческих отношений.

– Я завел себе собаку.

– Правда? – Она улыбнулась. – Как ты ее назвал?

Торн помедлил с ответом.

– Заплатка.

– О, Сэмюэл! – Кейт приложила ладонь к щеке и покачала головой. – Я была так безрассудна. Мне очень жаль!

Он пожал плечами.

– Не жалей. Баджер ничуть не хуже.

На внутренней стороне его левого предплечья ей бросился в глаза ряд цифр.

– А это?

– Это отметка о паузе в занятии браконьерством. Тюрьма!

– Тюрьма? О нет! Сколько тогда тебе было?

– Пятнадцать, я думаю.

Она потерла татуировку.

– Это тюремный номер заключенного?

Торн покачал головой.

– Я наколол цифры сам. В первый же месяц. Это дата, когда меня должны были освободить. Не хотелось, чтобы она забылась.

– Кем, тюремщиками?

– Нет, чтобы я о ней не забыл.

А еще ему не хотелось увеличивать свой срок, обеспечивая себе комфортное существование в тюрьме. Хорошая постель, мясная еда, ключ от кандалов – на все имелась своя цена, и надзиратели строго фиксировали такие расходы. Шесть пенсов в неделю за это, шиллинг – за то… Когда наступал срок освобождения, долг заключенного мог достигать десятка фунтов, и его продолжали держать в камере до тех пор, пока не расплатится сполна со своими кредиторами – надзирателями. Чтобы не участвовать в этом сумасшествии, Торн отказывался от всех благ – дополнительной еды или теплых одеял.

– Сколько ты просидел в тюрьме?

– Меня приговорили к семи годам, но отсидел я только четыре.

Это «только» вряд ли могло передать все то, что ему пришлось пережить. «Только» четыре года пришлось спать на соломе, которая от старости превратилась в труху и в ней копошилось столько насекомых, что она казалась живой. «Только» четыре года пришлось выживать на одно пенни в день – именно столько стоил кусок хлеба. «Только» четыре года он провел в кандалах, которые сдавливали щиколотки, потому что рос очень быстро.

Да, «только» четыре года насилия, постоянного голода, грязи и унижений: надзиратели обходились с узниками как с животными. Те страшные картины преследовали его и по сей день.

– Ты получил помилование от двора?

– Помилование? Не смеши! Англии требовались солдаты, а не заключенные. Меня освободили при условии, что я завербуюсь на военную службу.

– Тогда это… – Кейт дотронулась до медальона, вытатуированного на правой половине его груди. – Это эмблема твоего полка?

– Отчасти. – Он невесело хмыкнул. – Не ищи здесь глубокого смысла. Просто однажды было выпито слишком много рома в португальской таверне, вскоре после того как нас отправили в Пиренеи.

Рука Кейт скользнула по грудной клетке влево и прошла как раз над тем местом, где билось его сердце. Торн вздрогнул, по телу побежали мурашки наслаждения.

– А это?… Эс Эн – это кто? Женщина, которую ты повстречал там же, в таверне? Экзотичная, с огромной грудью и невероятно красивая? Ты… влюбился в нее?

Он удивленно воззрился на Кейт, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

– Я надеюсь, она была мила с тобой. Но как бы то ни было, должна признаться, что я уже тихо ее ненавижу. Мне кажется, ее звали Сара Негоциант.

Торн проиграл борьбу с собой: запрокинув голову, принялся хохотать как сумасшедший и все никак не мог успокоиться.

– Ну хоть что-то пробило броню твоего самообладания, – заметила Кейт, явно довольная. – А то я уже отчаялась услышать, как ты смеешься. А вот это ожидаемо. – Она дотронулась до его щеки. – У тебя вот тут ямочки. Успокой меня: скажи, что Сара их не видела.

Торн взял ее ладошку и кончиками пальцев провел по буквам.

– Это вовсе не инициалы. Буквы означают «совершенно неуправляем». Так метили солдат, которых изгоняли из армии за уголовные преступления.

– За уголовные преступления? А что ты натворил?

– Лучше перечислить то, чего не натворил. Там было и мародерство, и воровство, и участие в драках, и отлынивание от выполнения долга, неподчинение – все за исключением изнасилований, убийств и дезертирства. Но мне вменили в вину именно это, последнее. И правительство его величества сделало все, чтобы выбить и вытравить из меня все человеческое. Меня отправили без оружия на поле боя, и с этого момента для меня все перестало иметь значение. Во мне не осталось никаких понятий о верности, чести или морали. Я действительно в большей степени был животным, чем человеком.

– Но ты исправился. И остался в армии. Иначе никогда не появился бы у нас, в Спиндл-Коув.

Торн кивнул.

– Меня комиссовали и отправили к лорду Райклифу, в то время еще подполковнику. Он должен был решить, что со мной делать: отправить в тюрьму, на виселицу или куда похуже, – но когда взглянул на меня, решил, что глупо отпускать такого способного и сильного солдата, поэтому оставил меня при себе в качестве денщика, а по существу – камердинера.

– Здорово!

– Ты не представляешь. В первый раз за многие годы мне доверяли целиком и полностью. Мы с Райклифом почти ровесники, но он был отличным командиром и совсем не походил на моего сержанта: заботился о своих людях, гордился нашей миссией. Я многому у него научился, стал понимать, что выполнить задание, пусть даже мелочь какую-то, на совесть – благородно: например, крахмалить воротнички, штопать или пришивать пуговицы. Но главное – сапоги.

– Сапоги?

Торн кивнул.

– Для него сапоги были важнее всего. Иногда мне казалось, что даже важнее самой жизни. Это ведь пехота. Каждый день, с утра до вечера, мы шли маршем, окапывались, сражались. К ночи сапоги у него были все в грязи, дерьме и крови, и я как раб часами чистил их, наводя блеск. Утром он смотрел на них и понимал, что жизнь продолжается. Покончив с его сапогами, я принимался за свои и не ложился спать до тех пор, пока они не начинали сиять.

Я не так был предан армии или самой Англии, как ему. Или, может, его сапогам. Когда он получил ранение в колено, я не дал ему потерять ногу: ни ногу, ни сапог, – иначе моя жизнь наполовину лишилась бы смысла. – Торн потер лицо и уставился в огонь. – Он предложил мне офицерский чин.

– Это такая честь, Сэмюэл! Ты согласился?

Он покачал головой.

– Это не для меня. Я не способен беззаботно относиться к войне, как Райклиф. Простор – вот что мне больше всего требуется, еще с юности, свобода. И в дикой природе с ее тварями, которые воют, рычат, хватают в когти, где не нужны никакие политесы, я чувствую себя своим.

Все! Наконец-то он выложил ей все. Поведал историю о своем черно-белом прошлом, о своих проступках и преступлениях, и сказал, почему ему следует покинуть Англию и держаться от Кейт как можно дальше.

Только вот ответ совсем не порадовал – это было самое ужасное из всего, что он только мог вообразить:

– Я поеду с тобой. Возьмешь?

Глава 19

– Куда, в Америку?

Кейт кивнула, не понимая, что его так удивило. Ей это казалось более чем естественным. Двадцать лет Торн терпел насилие и лишения, чтобы осуществилась ее мечта. Она согласна жить даже в хижине.