Иероглиф - Михаил Савеличев

Придерживаясь здоровой рукой за бронированный бок машины, он, шаркая ногами, в которых еще не восстановилось кровообращение, обошел броневичок, ничуть не изменившийся за время его отсутствия, отомкнул водительскую дверь и с громадным облегчением упал в уютное, надежное, домашнее нутро машины, словно глупый моллюск, после долгих странствий вернувшийся в свою родную раковину, которую, по счастливой случайности, никто в его отсутствие не удосужился занять. Кое-как он вставил ключ в зажигание, и, к его облегчению, броневичок сразу завелся. Максим откинулся на спинку кресла, положил голову на его мягкий, оранжевый велюр и дал себе обещание не задремать, которое тотчас же нарушил.

Когда в машине стало совсем жарко, Максим очнулся от сна, больше похожего на обморок, и стал расстегивать пуговицы своего плаща. Особенно много хлопот доставил пояс, каким-то образом завязавшийся в тугой, насквозь мокрый узел, который Максим никак не мог распутать. Ничего не оставалось, как разрезать его ножом. Потом он, насколько это позволяли габариты салона и покалеченная рука, осторожно стянул с себя эту зеленую тряпку, полностью пришедшую в негодность, — со здоровенной дырой на груди, почти оторванным, залитым кровью рукавом, покрытую слоем грязи, навоза, серы, остатков цветов, намоченную дождем и промороженную в стратосфере, отчего некачественная, гнилая ткань стала ломаться на сгибах. О вони, исходящей от плаща, не стоило и говорить.

Но делать было нечего, и Максим, приоткрыв дверь, с сожалением выбросил его под ветер и дождь. Ветер тотчас надул плащ, словно парус, поднял во весь рост над землей и потащил вдоль дороги, так что издали его вполне можно было принять за бегущего задом наперед очень толстого, круглого и горбатого человека.

Из оружия многое потерялось и многое пришло в полную негодность. Где-то остались автомат (Максим вспомнил, что бросил его на поле), пистолет (он оставил его там же), еще один пистолет, пистолет-пулемет, струнный нож, две мины и связка гранат (где он их потерял или использовал, Максим вспомнить не мог), были безнадежно испорчены второй оставшийся автомат, излучатель и последний пистолет — когда Максим разобрал их, то увидел, что все внутренности, механические и электрические детали спеклись в одну массу, и он отправил их вслед за плащом. Теперь он был почти безоружен — старая добрая и, как ни странно, работающая Комбинационная машина, набор ножей, пара уцелевших гранат и все. Было ли у него что-нибудь еще, Максим не помнил, однако, судя по обилию свисавших с плеч, боков и пояса ремней, разорванных, обгоревших, кем-то изжеванных и разре-эанных, имелось еще что-то, ранее висевшее на них, но теперь окончательно и безоговорочно забытое.

Максим не стал ломать над этим голову и занялся своей раной.

Строго говоря и учитывая то, что помещалась она на предплечье — очень неудобном для ремонта месте, ocобенно если на тебе надета современная разновидность рыцарского панциря. Максим мало чем мог в данный момент помочь себе, разве что попытаться очистить рану от прилипшей грязи и кусочков ткани, плеснуть на нее новокаина и йода, из тюбика густо смазать бактериофагом, залепить лейкопластырем и попытаться как можно меньше двигать рукой. От новокаина боль замерзла, и внутренняя заноза, которой она совсем недавно была, разрослась до размеров здоровенной железной, остро заточённой шестеренки, медленно вращающейся в толще замороженного бицепса, с каждым оборотом отстругивая от него все большие и большие ломти. Пока это было не больно, но чертовски неприятно, и Максим совсем не хотел думать о том часе, когда действие лекарства кончится.

Он кое-как развернул броневичок, чуть не заехав носом в кювет, и поехал прочь от этого места, оставив позади пятна от натекшего с двигателя масла, негодные железки, когда-то называвшиеся оружием, изодранный плащ, полосы грязи от развернувшейся машины и проплавленные в асфальте круглые следы, очень напоминающие лошадиные копыта.

Глава 5. Фрактал

Все дальше и дальше, глубже и глубже. Или наоборот — все ближе и ближе? Какую в взять перспективу, направление движения? Идти ли последовательно, шаг за шагом, вдоль стрелы времени, из прошлого прошлого к просто прошлому, от этого просто прошлого к настоящему, конечной точке, точке прибытия, точки за которой больше ничего нет. Или выбрать обратную перспективу — навстречу, наперерез волне, потоку событий, ибо это тоже разумно — ведь самое главное всегда там, вдали, в прошлом, оно фундамент, основа всей последующей жизни. И то, что было после, гораздо менее интересно, вторично, наиграно, спародировано с того, что было до. Опишите, проанализируйте, разложите по полочкам свое начало, и вам будет ясен каждый поворот, изгиб, петля и тупик дальнейшей судьбы. Кажется, на этом зиждется психоанализ?

А может, все это ерунда, и нет никаких стрел времени, нет прошлого, настоящего, будущего, нет Начала, нет кoнца, и только разбегание галактик сбивает нас с толку. Может быть это Вечное Круговращение, от начала к концу и от него вновь к началу? И тогда нет смысла выбирать главное, так как оно повторялось и бyдет повторяться вечно, снова и снова, и тогда все эти мысли, переживания, потерявшие в Круговращении свежесть, цвет и саму жизнь, не более значимы для нас, чем случайно пролетевшая мимо бабочка.

А ecли сделать еще один шаг, в общем-то последний в рамках признания реальности и материальности Мироздания, — нет круга, нет времени, нет возврата, поступательного и обратного движения на игле времен, располосуем это склеенное кольцо Мебиуса на отдельные полоски, сделаем Время плоской фикцией просто случайностью, определяемой последовательностью сложенных колодой этих полосок человеческой и мировой судьбы. Перетасуйте их, и увидите cвoю смерть задолго до рождения, или собственную жизнь еще до того как появились на свет, или жуткое соседство своего начала и конца, между которыми ничего нет, или бесконечную жизнь, если кaрта смерти случайно выпала, затерялась из этого пасьянса человеческих судеб.

Не так важна последовательность событий (можно сказать, что она совсем не важна), сколько сами эти события. Неинтересно, что было до них, даже если вы это знаете, и неинтересно, что случилось затем, даже если вы об этом осведомлены. Если записать на бумаге то, что я надиктовал на пленку, не нумеруя листы и просто раскладывая их на столе перед собой в произвольном порядке, то гораздо правильнее и достовернее читать их именно так — случайно выбирая из груды, не обращая внимания на несвязности, на поначалу полное непонимание происходящего, отрывочность и рефлексивность, и именно это и будет жизнью. Именно так построены и строятся наши воспоминания, и, как я сильно подозреваю, именно так строится и наша Вселенная, и наша жизнь, а наше представление о Времени не более чем удобная отговорка, оправдывающая поиски несуществующих Смысла Жизни и Смысла Бытия.