Анатомия призраков - Эндрю Тейлор

— Знаете, если Мискин уйдет, я решил приберечь Розингтонское членство для Соресби.

Он нашел табакерку, постучал по крышке, открыл ее и достал понюшку табаку. Элинор ждала; у нее свело живот, поскольку она знала, что последует, но не знала, когда. Наконец муж оглушительно чихнул, забрызгав табачными крошками свои колени. Прочистив нос, он умолк, безрезультатно обмахиваясь ладонью и неспокойно ерзая в кресле.

— Я думала, мистер Соресби еще не получил степень, — сказала она.

— Получит в январе. К тому же он весьма даровит: почти наверняка будет высоко стоять в списке, а условия пожертвования позволяют мне придерживать членство для него, сколько пожелаю. Я все тщательно обдумал.

— Уверена, что ваше решение порадует мистера Ричардсона. Разве мистер Соресби не один из его учеников?

— Мне плевать, порадую я Ричардсона или нет, — отрывисто и зло заговорил Карбери. — Это вопрос служения интересам колледжа и вознаграждения личных добродетелей. Ничего более, мадам.

Элинор промолчала. Муж внезапно разозлился. Она знала, что такая экстраординарная перемена не могла быть случайна. Соресби принадлежал к лагерю Ричардсона, и при обычном ходе вещей Карбери не мог ожидать благодарности за свое покровительство. Если, конечно, Соресби не сменил хозяина.

Карбери взял еще понюшку табаку, просыпав половину на жилет. Потом вдохнул, и оба принялись ждать в гробовой тишине; доктор — с закрытыми глазами. Элинор смотрела на мужа и думала, как он уродлив. Тут же она сурово сказала себе, что должна быть благодарна ему практически за все, что делает жизнь сносной, включая крышу над головой.

— Миссис Карбери, я должен сказать вам кое-что еще.

Элинор испытала укол вины. Казалось, он заглянул ей в голову и прочел мысли о нем и даже ее мысли о мистере Холдсворте.

— Я давно собирался об этом поговорить, но все не подворачивалось подходящего случая. — Муж открыл глаза, слезящиеся от табака, и уставился на нее. — Возможно, подходящий случай так и не представится. Как вы знаете, меня беспокоит мое здоровье.

— Меня тоже, сэр.

— Разумеется. И я вам крайне признателен. Как вам известно, меня давно мучает расстройство кишечника. — Он промокнул глаза носовым платком. — Английская болезнь.

— Разве исцеление, по крайней мере, частично, не в ваших собственных руках, сэр? Если вы измените диету и, возможно, не будете так долго засиживаться за вином, уверена, ваше здоровье скоро пойдет на поправку. Во время летних каникул вы даже можете принять курс морских купаний. Насколько я понимаю, воды Скарборо особенно целебны.

Он поднял руку, чтобы остановить поток слов. Она умолкла, испытывая необъяснимую тревогу, граничащую с паникой.

— Вы очень добры, мадам, но эти лекарства не подействуют. Не знаю, известно ли вам, что доктор Джермин навестил меня на прошлой неделе?

— Насчет Фрэнка?

— Да. Он разъярился, и я не могу его за это винить. Но он не дурак… он не из тех, кто держит обиду, по крайней мере, долго. Пока доктор был здесь, я спросил, не может ли он дать заключение насчет моего собственного состояния.

— Вашего, сэр? Но, несомненно, вам не требуются услуги… такого человека, как он.

— Вы имеете в виду услуги человека, который составил состояние на пациентах с маниакальными расстройствами? — Карбери неловко, почти робко улыбнулся. — Нет, до того не дошло. Но доктор Джермин весьма сведущ и в других областях своей профессии. Полагаю, ему хватит квалификации, чтобы лечить любого пациента, какого он пожелает.

— Тогда почему вы обратились к нему, сэр?

— Потому что захотел узнать независимое мнение. Доктор Милтон уже осмотрел меня и поставил диагноз, вполне точный, насколько я понимаю. Но старина Милтон излишне консервативен и, боюсь, не в курсе последних открытий.

— Однако мне вы ничего не сказали.

— Я не хотел напрасно вас беспокоить. Но теперь доктор Джермин подтвердил первоначальный диагноз, и время настало.

Элинор поднялась и подошла к его креслу.

— И каков же он, сэр?

— Увы, у меня опухоль, — он похлопал себя по животу обеими руками. — Здесь.

— Несомненно, хирург может ее вырезать?

Карбери покачал головой.

— Это невозможно из-за ее расположения. Насколько я понял, опухоль уже значительно разрослась, и доктор Джермин полагает, что схожие злокачественные образования могут находиться и в других местах.

— Другой врач может сказать совсем иное, сэр, — страстно воскликнула Элинор. — Вы еще относительно молодой мужчина. Это…

— Нет-нет, моя дорогая, — доктор Карбери редко прибегал к подобным нежностям, и это странно гармонировало с ужасной новостью, которую он только что сообщил. — Боюсь, сомнений быть не может. Доктор Джермин попросил показать ему мой стул, и я отвел его в уборную, где приберег образец. Он говорит, что признаки невозможно истолковать иначе.

Глаза Элинор наполнились слезами. Она видела мужчин по дороге в уборную из окна своей комнаты. Попыталась заговорить, но слова набегали друг на друга. Ей пришлось попытаться еще раз.

— Сколько, по их мнению, вам осталось?

— Недолго. Ни один из них не осмелился назвать точный срок. Несколько недель, а может, несколько месяцев. — Карбери взглянул на нее и улыбнулся с несомненной теплотой. — Не стоит так расстраиваться, моя дорогая. Я приговорен к смертной казни и не знаю, когда приговор будет приведен в исполнение. Но разве не таков удел всего человечества? Все мы знаем, что умрем, но ни один из нас не знает часа своей смерти, — его улыбка стала шире. — Кроме висельников, разумеется.

— Что я могу сделать? Как мне вам помочь?

— Спасибо, ничего. Пока, по крайней мере. Но вас, естественно, беспокоит ваше собственное будущее? Вы еще молодая женщина. Когда я умру, вы лишитесь и дома, и дохода. Но я сделаю все, что смогу.

Похрюкивая, он подался вперед на сиденье, схватился за подлокотники кресла и встал.

— Пожалуй, я немного устал. Доброй ночи, мадам.

Шаркая, доктор вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Элинор прислушивалась к его шагам на лестничной площадке, пока он медленно и мучительно шел к своей комнате. Она знала теперь, что первые признаки появились недели, если не месяцы назад. Доктор Карбери стал больным не внезапно. Он умирал у нее на глазах. Просто она не замечала.

Элинор снова села в кресло у окна, и слезы покатились по щекам. Она оплакивала мужа и горевала о грядущей потере, хотя никогда не любила его. Плакала из-за того, что ожидало ее вдовство. Потому что отчаянно боялась снова стать бедной.

А еще она плакала из-за чувства вины, потому что отчасти была рада, что скоро овдовеет.

26

— Почему вы кричали? — спросил Олдершоу.

Холдсворт поднял взгляд от книги.

— Что?

— Почему вы кричали? Когда разбудили всех нас на рассвете.

— Я же сказал, сэр… глупый сон. Я его уже и не помню.

Фрэнк наклонился вперед в своем кресле.

— Но что-то вы помните. Что-то всегда запоминается.

Они сидели в саду в креслах, которые вытащили из гостиной. Тяжелая нависшая соломенная крыша впитала весь воздух из дома. В коттедже становилось все более жарко и душно.

Рыжий кот направился к Фрэнку через высокую траву и сорняки. Прижался к его ногам и замурчал, размахивая поднятым хвостом, словно флагом.

— Кря, — ласково сказал Фрэнк. — Кря.

Он поднял глаза и увидел, что Холдсворт смотрит на него.

— Кря, — произнес он в третий раз. — А теперь расскажите, что вам снилось.

— Я не могу рассказать вам то, чего не знаю.

— Кря, — сказал Фрэнк. — Чертовски жарко. Хочу на воду. — Он указал на иву на реке под самым мельничным прудом. — Там плоскодонка. Поплывем в ней. Можете отправиться со мной и проследить, чтобы ничего не случилось.

Не дожидаясь ответа, он встал и пошел через сад к воде. Кот взглянул на Джона и направился прочь. Тот неслышно выругался. Фрэнк перестал быть таким покорным, как в первые дни. Режим в Барнуэлле превратил его в нечто среднее между ребенком и овощем. Теперь же он стал более настойчивым и, очевидно, более способным вести разумную беседу. Иногда он опускался до того, что крякал и болтал всякий вздор; или позволял странной печали овладеть собой; или разговаривал с котом, как с равным. Но это случалось все реже.

Итак, подумал Холдсворт, пробираясь за Фрэнком сквозь высокую траву, в молодом человеке мелькают проблески его истинной натуры. Он физически крепок. От природы и благодаря воспитанию привык руководить и верит, что Господь наделил его этим правом. В конце концов, Фрэнк Олдершоу — джентльмен, а Джон Холдсворт — нет. По крайней мере, с точки зрения самого Фрэнка вполне естественно, что отдавать приказания должен он.