Гопакиада - Лев Вершинин

Скатертью, скатертью…

Тем временем Центральная Рада агонизировала. Легко взяв власть на местах, харьковчане целились на Киев. В основном обходились сами, хотя были и «подкрепления» из РСФСР (около 8 тысяч красногвардейцев, хотя битый ими генерал Удовиченко утверждал, что в «армии москалей, двинувшихся завоевывать Украину», до 40 тысяч штыков). Как тут же выяснилось, никаких «4 миллионов украинского войска», о которых год вещала ЦР, нет и в помине; фактически удалось мобилизовать тысячи три, все прочие либо разбежались, либо объявили «нейтралитет».

Уже 27 января «красные» были под станцией Круты, в 100 км от Киева, где смяли и отбросили небольшой отряд мальчишек-идеалистов, брошенных на произвол судьбы «национально сознательными» командирами, сперва пившими горилку в вагоне, а потом смотавшимися в столицу. Позже эти самые «командиры» — Тимченко и Богаевский — будут по требованию родителей отданы под суд, но суд так никогда и не состоится, а «герои Крут», умножившись в числе до 300 (ради сравнения с легендарными спартанцами) и, вопреки истине, объявленные «погибшими поголовно», станут темой «национально сознательного» мифа.

А все остальные части пришлось спешно отзывать с фронта в Киев на подавление мятежа большевиков — при полном безразличии к происходящему десятков тысяч солдат официального «Украинского Войска», горожан и даже наступающую Красную Гвардию: драка на улицах города большевиков уже не интересовала, они и так стояли в пригородах, «червонные казаки» Примакова без боя захватили батареи, и 5 февраля при первых же выстрелах большая часть министров, как вспоминает П. Христюк, тоже министр, «исчезли неизвестно куда, не подавая о себе никакой вести», после чего оставшиеся «лидеры» в ночь с 8 на 9 февраля спешно покинули город в направлении Житомира, уводя с собой «для личной охраны» все верные части, общим количеством около 2000 штыков. Уходили так шустро, что большинство членов ЦР и даже секретари министров, проснувшись утром, с ужасом узнали, что власть сгинула, а город уже в руках большевиков, которые немедленно начали устранять «неблагонадежных». В первую очередь гибли русские офицеры, легко опознаваемые по выправке (около 5000 человек), а также глупая молодежь, носившая модные оселедцы. Осторожные «национально сознательные» почти не пострадали; «большинство украинских деятелей, — отмечает Д. Дорошенко, — которые остались в Киеве, смогли перепрятаться, перейдя на русскую речь в общении».

Впрочем, и после того как Харьковский СНК, немедленно переехавший на брега Днепра, обуздал репрессии и наладил жизнь (все бывшие клерки Центральной Рады с восторгом остались на службе), в городе было тревожно. Ползли слухи об интервенции немцев, а власти, знавшие больше, чувствовали себя не очень уверенно. Хотя и увереннее, чем Центральная Рада, в это время находившаяся на «заячьем» положении: в Житомир ее просто не пустили «во избежание неприятностей для города», оставалось ехать на Сарны, поскольку все прочее уже было под большевиками. По пути три десятка «полков» в объеме от 5 до 23 штыков были слиты в «Отдельный Запорожский Корпус», куда вошло все, кроме «гайдамаков» Петлюры, который, как великий полководец, подчиняться не хотел никому. Всего набралось до 3000 штыков, включая штабных и нестроевых, чего вполне хватало на то, чтобы с боями пробиваться через полустанки навстречу немцам, которых боялись меньше, чем «братьев-харьковчан». Вот тут-то, где-то около Сарн, погорельцы наконец узнали, что мир заключен, а спасение уже совсем близко. И, говорят, дружно заплакали.

Глава XVII

Пришел лесник

Вперед продвигались отряды

Итак, Грушевский, Винниченко, Петлюра и прочие погорельцы, узнав на каком-то богом забытом полустанке под Сарнами о том, что мир заключен и немцы вот-вот придут, первым делом расплакались. Отчего рыдал Петлюра, тайна великая есть, а дедушку Грушевского, есть такое мнение, очень огорчило, что теперь-то уж его наверняка будут считать немецким агентом, о чем раньше только шушукались. На мой взгляд, не стану скрывать, все это были слезы чистой радости, ибо реванш, о котором мечтали, из тихой грезы стал реальной вероятностью, а учитывая, что немцы есть немцы, так и более того. Хотя, конечно, чужие души — потемки. Как бы то ни было, главной задачей Рады с этого момента стало: как бы, вернувшись в Киев, убедительнее впарить народу мозги на предмет бескорыстной и дружеской германской помощи.

Что до немцев, то их вся эта рефлексия не щекотала. Без боя заняв столицу, они двинулись дальше на восток, повелев «украинскому войску» в лице поминавшейся выше «Запорожской дивизии», а также сформированной из военнопленных, одетой, обутой и подаренной «союзникам» дивизии «синежупанников» и дивизии «серожупанников», набранной на месте, но одетой и обутой тоже немцами, двигаться в авангарде, — в качестве политического прикрытия. К середине апреля почти вся Украина была занята, УСНК забился в дальние уезды на границе, до которых у немцев руки не дошли, а Центральная Рада выяснила, что, оказывается, надо работать. Как ни скучна столь суровая проза.

Но получалось хреново.

Чего, собственно, и следовало ожидать от набора недавних фельдшеров, прапорщиков, журналистов и учителей сельских школ.

«Некуда правду деть, — все с большей печалью повествует Д. Дорошенко, — украинский хаос должен быть поразить каждого свежего человека. Чем меньше встречали немцы на своем пути порядка, тем больше росла у них мысль о необходимости по возможности самим брать все в свои руки, чтобы обеспечить себе транспорт, снабжение и собственную безопасность». По большому счету немцев, наблюдавших все это, можно только пожалеть. Они честно пытались помочь, они объясняли, посылали специалистов-экспертов, но тщетно. В итоге, окончательно осознав, что «союзники» кроме как «лидерами нации» решительно никем быть не могут, а подсознательно и не хотят, зато стоит глаз в сторону отвести, начинают резвиться на поприще социальных экспериментов, немцы сделали правильный вывод. По данным все того же наблюдательного и информированного Дорошенко, они начали бомбить Берлин и Вену рапортами, сообщая, «что никакой Украинской Республики в действительности нет, что это один фантом, что существует кучка молодых политиков весьма радикального направления, которой удалось каким-то образом очутиться в роли правительства». На качество украинской власти обеим великим столицам было, в общем, наплевать, но вот то, что организовать поставки продовольствия «возвращенцы» могут не лучше, чем все остальное, беспокоило и Вильгельма и Карла. Немецкое командование получило «добро» на изучение ситуации и принятие мер, выбор же, в сущности, был очень невелик: или менять власть, или вводить режим оккупации. Первый вариант был, естественно, лучше, тем паче что на эту тему было с кем говорить.

Цирк зажигает огни

Помните: Центральная Рада была, по существу, самозванкой, да еще и оттеснившей от власти всех, кого сочла «буржуями» или, что еще хуже, «реакционерами»? Так вот, этих «реакционеров» было очень много, в их число попали и либералы, и консерваторы, вполне устраивающие немцев, желавших иметь дело с серьезными людьми. А поскольку главным условием Берлина и Вены была непременная «национальная сознательность» (во избежание ненужных сантиментов по отношению к России), контакты были завязаны с организациями солидных сельских хозяев, настроенных в достаточной мере «украински», но без истеричного социалистического шовинизма. Эти организации («Украинская Народная Громада», «Союз Земельных Собственников» и «Украинская Демократическая Хлеборобская Партия»), Радой от власти оттесненные, в свою очередь, Раду надменно игнорировали, справедливо (как и большевики) считая, что она не имеет никаких, ни формальных, ни моральных прав выступать от имени Украины. Именно эти люди быстро поладили с немецкими комендантами и гораздо успешнее, чем комиссары Рады, помогали им собирать вожделенное зерно, мясо и прочие млеко-гуска-яйки, по ходу дела поставляя и богатейшую информацию о бардаке, творимом правительством.

В итоге уже 6 апреля фельдмаршал фон Эйхгорн, командующий немецкими войсками, издал приказ, лишивший Раду права продолжать беспредел на селе. Отныне ломать чужие амбары и растаскивать зерно было запрещено, урожай принадлежал только тому, кто его засеял и собрал, и все желающие обязаны были его только покупать. Под страхом порки, а то и виселицы. То же самое и за захват земли «впрок», больше, чем можно засеять. Такого посягательства на самое святое Рада — даром, что место свое знала и немцев боялась до дрожи, — стерпеть не смогла, заявила, что пусть все остальное будет как будет, но в вопросе о земле даже «любим друзям» подчиняться не намерена. Немецкие коменданты пожали плечами и велели комиссаров из Киева, не рассуждая, пороть тотчас по предъявлению мандата, а уважаемым хлеборобам сообщили, что просто удивляются тому что такие солидные гроссбауэры до сих пор терпят засилие столичных прожектеров.