Через пустыню - Карл Май

Когда наступила ночь, состоялся пир. Ели только мужчины, и лишь когда они насытились, остатки получили женщины.

Близилась полночь, когда я удалился в палатку поспать. Халеф составил мне компанию.

Сон мой был таким крепким, что разбудил меня только верблюжий топот. Горизонт на востоке уже посветлел, а над районом бухты он был окрашен светло-красным заревом. Там что-то пылало, и предположение о том, что это пылало, упрочилось царившим в лагере оживлением. Ночью мужчины куда-то уезжали. Теперь они возвращались назад, сами увешанные добычей и нагрузив ею своих верблюдов. Дочь шейха тоже была с ними, и, когда она спрыгнула с верблюда, я заметил, что ее одежда забрызгана кровью. Малик поприветствовал меня и сказал, показывая на зарево:

— Ты видишь, что мы нашли корабль? Когда мы пришли, они спали, а сейчас они все собрались у псов, своих предков.

— Ты убил их и ограбил корабль?

— Ограбил? Смотря что понимать под этим словом… Разве не принадлежит победителю собственность побежденного? Кто захочет оспорить у нас то, что мы завоевали?

— Налоговые деньги, похищенные Абузейфом, принадлежат шерифу-эмиру.

— Шерифу-эмиру, который нас изгнал? Да даже если деньги и принадлежали бы ему, он бы не получил их назад. Но ты на самом деле думаешь, что это был закат? Тебе лгали. Только шериф имеет право собирать этот налог, и он никогда бы не доверил это право турку. Турок, которого ты принял за сборщика налогов, был либо контрабандистом, либо таможенником египетского паши, да поразит его Аллах!

— Ты его ненавидишь?

— Его ненавидит каждый свободный араб! Ты разве ничего не слышал о гнусных преступлениях, которые свершились здесь во времена ваххабитов [97]? Неважно, кому принадлежат деньги, паше или судье, — они останутся моими. Однако близится время утренней молитвы. Будь готовым следовать за нами. Мы не сможем дольше здесь оставаться.

— Где ты разобьешь свой лагерь?

— Я направлюсь в такое место, откуда смогу наблюдать за дорогой из Мекки в Джидду. Абузейф не сможет от меня уйти.

— Учел ли ты грозящие тебе опасности?

— Ты полагаешь, что человек из племени атейба боится опасностей?

— Нет, однако даже самый храбрый человек должен одновременно соблюдать осторожность. Если Абузейф попадет тебе в руки и ты его убьешь, ты должен будешь немедленно оставить эти края. Возможно, ты также потеряешь ребенка своей дочери, которая в это время будет находиться с Халефом в Мекке.

— Я скажу Халефу, где он нас найдет в таком случае. Ханне должна отправиться в Мекку раньше, чем мы выступим. Она — единственная среди нас, кто не побывал в священном городе, а позднее она, может быть, туда не попадет. Поэтому я уже давно выискивал для нее делиля.

— Ты решил, куда ты переберешься?

— Мы направляемся в пустыню Эн-Нахман, к Маскату, а оттуда, возможно, отправим посланца на Евфрат, к племенам бени-шаммар и бени-обеид, чтобы те приняли нас в свой состав.

После непродолжительных сумерек наступил день. Из-за горизонта встало солнце, и арабы преклонили колени для молитвы. Вскоре после этого палатки были свернуты, и караван пришел в движение. Только теперь, когда стало светло, я увидел, сколь много предметов присвоили себе атейба на судне. В результате этого налета они в одночасье стали богатыми людьми, поэтому были необычайно оживлены.

Я ничего не сказал. Я был подавлен, потому что вынужден был считать себя невольным виновником гибели джехеинов. Конечно, мне не в чем было упрекнуть себя, но стоило все же спросить у своей совести, не должен ли был я действовать иначе. Близость Мекки также многое мне обещала! Вот она рядом, священная, запретная! Должен ли я избегать ее или надо рискнуть и попытаться посетить город? Все в ней притягивало меня, и тем не менее я должен был серьезно отнестись к возникшим у меня сомнениям. В случае удачи я только и смогу сказать, что был в Мекке — и больше ничего. А если меня раскроют, моя смерть станет неизбежной. И что это будет за смерть! Но в этом вопросе обдумывание и взвешивание причин ни к чему не вели, и я решил отдаться на волю обстоятельств. Ведь я часто так делал, и удача сопутствовала мне.

Шейх совершил крюк, чтобы встретить в пути как можно меньше людей. Только вечером он разрешил всем отдохнуть. Мы оказались в узком ущелье, сжатом крутыми гранитными стенками, между которыми немного прошли вперед, пока не достигли некоторого подобия котловины, не имевшей, казалось, никакого другого выхода. Здесь мы спешились. Поставили палатки, и женщины разожгли костер. Сегодня была весьма обильная и разнообразная трапеза, заимствованная, конечно, на судовом камбузе. После ужина наступил долгожданный момент дележа добычи.

Поскольку я ни на что не претендовал, то оставил арабов за этим занятием и пошел прогуляться по котловине. В одном месте мне показалось, что все же можно подняться вверх по склону, и я попытался это сделать. Звезды светили ярко, и подъем удался. Примерно через четверть часа я стоял на вершине и смотрел во все стороны. Вдали на юге я увидел вереницу голых гор, над которыми поднимался тот белесоватый отблеск, который отбрасывают вечерами огни больших городов. Там — Мекка!

Снизу до меня доносились громкие голоса атейба, споривших из-за доли в добыче. Прошло немало времени, пока я возвратился к ним. Шейх встретил меня упреком:

— Эфенди, почему ты не остался с нами? Ты должен был прежде всех получить свою часть из того, что мы нашли на корабле!

— Но меня при взятии судна не было, следовательно, мне и ничего не полагается.

— Разве мы нашли бы джехеинов, если бы не встретили тебя? Ты был как бы нашим проводником и поэтому должен получить то, что причитается.

— Я ничего не возьму.

— Сиди, я слишком мало знаю твою веру и поэтому не смогу ее оскорбить, к тому же ты мой гость, но если эта вера запрещает тебе взять добычу, то она неправильна. Враги мертвы, и их корабль потоплен. Разве должны мы были жечь или ломать эти так необходимые нам вещи?

— Не будем спорить. Вы оставите себе все, что у вас есть!

— Нет, не оставим. Позволь отдать свою часть Халефу, твоему спутнику, хотя он уже получил свое.

— Тогда отдайте ему мою часть.

Маленький Халеф Омар не знал, куда деваться от счастья. Он получил оружие и кое-что из платья, а кроме того, кошелек с серебряными монетами. Он не отказался, и я еще должен был пересчитать его серебро, чтобы убедиться, каким исключительно богатым человеком он стал сегодня. Сумма, впрочем, составляла почти восемьсот пиастров и была вполне достаточной, чтобы сделать счастливым бедного араба.

— На эти деньги ты пятьдесят с лишним раз покроешь издержки своего пребывания в Мекке, — заметил шейх.