«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав - Евгений Дюринг

юстиции политике, и притом дурной, даже разбойничьей политике. И надо помнить, что один род зависимости способствует другому при помощи образующихся от него привычек. Вот почему и зависимость от авторитета римских доктрин произошла, в некоторой степени, от внешней, так называемой рецепции римского права и от общественно-обязательной силы, приданной буквальному смыслу правовой библии. Представление, что всякое более тонкое понимание права воплощается в правовых кодексах, несмотря на явное преувеличение, несомненно содержало в себе долю истины, если взвесить контраст римского права с неуклюжим по форме и варварским по содержанию правовым мышлением более неразвитых народов; и хотя византийская стряпня, конечно, никуда не годилась, и она не могла все-таки опустошить в пандектах всего, так чтобы не осталось и следа отголосков лучшего духа.

Эти отголоски приобрели бы большее влияние, если бы их восприняли независимые умы, обладателями которых были бы мыслители в более тесном смысле этого слова. Но в той форме, какую действительно приняла теория, она до конца не вышла из рамок простой передачи по авторитету указанных отголосков. Мы не без умысла указали на этапы исторического изучения права и соответственного ему исследования. Эти литературные памятники и особенно наше критическое понимание их должны были установить, чего не достает этим памятникам, в чем состоит их двойной недостаток. Первый недостаток их тот, что укоренившаяся и в течение ряда столетий не исчезнувшая зависимость помешала серьезно занять точку зрения, стоящую выше римской правовой традиции, т. е. помешала сделать методы и понятия древнеримских юристов, считаемых классическими, предметом независимого исследования, свободного от всяких ссылок на авторитеты. Второй недостаток – тот, что было упущено занятие сколько-нибудь решительной позиции по отношению к основным социальным вопросам. Что же можно было сделать при таком положении вещей? С простым авторитетом положительного учения о праве, которое не доказывало правомочности важнейших правовых институтов, но просто предполагало их данными, ровно ничего нельзя было начать в указанном направлении. Таким образом, в юридической области все должно было остаться, в сущности, по старому, и даже лучшие юристы не могли в своем мышлении подняться выше простого примыкания к традиции. Между тем именно в области частного права в высшей степени необходимо было решительное, абсолютно радикальное движение против нелепости, воображающей, что можно на скорую руку покончить с фундаментальными учреждениями всякого более высокоразвитого общества, рассчитывая на скотскую нивелировку в будущем общественном варварстве и угождая самым беспутным вожделениям.

Со своей стороны я положил начало эмансипаторскому направлению, исследуя, в противоположность традиции по авторитету, главнейшие римские правовые институты в тех составных частях их, которые даже не доходили до полного сознания древних классических юристов. Последние до такой степени привыкли к своей традиции, восходившей к самым древним временам, что не ощущали в себе никакого противоречия этой традиции и потому не находили повода особенно оттенять характерные черты старого римского права. Мы же, люди нового времени, имеем все поводы сопоставить первоначальные формы, исходившие от сравнительно хорошо одаренных народов, с нашими стремлениями и посмотреть, в какие формы отливалась высшая человечность и в каких формах она еще лучше может вылиться в будущем. Брак еще больше, чем собственность, может послужить особенно поучительным примером для решения подобного рода вопросов. Брак у древних римлян менее всего был институтом, имевшим в виду равенство в правах полов. Мужчины разграничивали сферы действия только между собой; женщина была первоначально и оставалась большей частью и после того, в сущности, пассивной: по крайней мере, это было так, пока специфически римская семья стояла твердо и сохраняла свое значение, хоть женщина и была там вооружена разными частными правами и защищена добрыми нравами. В сравнении с этим понимание брака, проникшее в современное право, является до известной степени противоположным; при строгом исследовании оно оказывается даже неестественным, а потому полным всяческой неуверенности, чтобы не сказать, – прямо несостоятельным.

Если бы Савиньи, вместо того чтобы ходить на помочах средневекового понимания брака, лучше понял дух древнеримского института, он не стал бы стараться затруднить развод. Да и в своем отношении к собственности мог бы он поглубже вникнуть в причины её возникновения, если бы, разумеется, критика его сумела подняться выше древнеримского анализа. Древнеримские юристы были связаны тем, что им надо было оставить в силе собственность на рабов, а также и многое другое. Вообще, хищничество, обнаруженное в завоевании мира и в разном лихоимстве, было помехой действительной свободе в формулировании теории. Но потому-то и приобретает некоторое значение тот факт, что римляне вначале достигли относительно хороших правовых институтов, а кроме такого чисто делового успеха, создали еще теории права, выдающиеся по форме. Мы, стремясь ныне выйти из царства механики насилия, характеризовавшей до сих пор историю, имеем все поводы взвесить зараз и преимущества, и недостатки римского права.

Уже одна юриспруденция, если она возродится, может сделать в своей более тесной области кое-что для истинного социального уравнения и социальной гармонизации. Во всяком случае, она должна так эмансипировать себя, чтобы отпала всякая традиционная зависимость; она должна позаботиться о том, чтобы со своей стороны помочь созиданию действительного права. Такая помощь, разумеется, мыслима в том лишь случае, если наперед уже будет принята высшая точка зрения, т. е. если будут иметь в виду право, стоящее выше законодательства, и даже не только это право, но и право, стоящее выше исторических фактов. Прежде чем, однако, мы подойдем ближе к этой перспективе и к нашим собственным выводам, мы должны еще рассмотреть более общие состояния и отношения, которых смысл весьма важен не только сам по себе, но и по своей интимной связи с индивидуальными частными отношениями, с их верховным значением.

VIII. Лицемерие и международное право

1. Понятие право уже в римские времена имело слишком нейтральный смысл; под ним часто без дальнейших разговоров можно разуметь и бесправие. И потому, если при обычном употреблении слова называют кратко правом объективные состояния, относящиеся и к праву, и к бесправию, то тут упускается из виду необходимое противоположение. Конечно, противоположность праву принадлежит к той же области знания, как и само право. Но если бы все уже не привыкли так к одностороннему способу выражения, и если бы не притупилось так значительно чутье к различиям, то производил бы комическое впечатление весь обычай говорить только о праве там, где сильный перевес имеется именно на стороне бесправия.

Нужно не только остерегаться обмана со стороны поневоле слишком абстрактного способа понимания и обозначения понятия; в указанном употреблении слова и понятия скрывается еще иногда значительная доля вредного лицемерия. Это случилось в особенности с так называемым международным правом, понимая под ним правовые отношения