Гипотеза Дедала - Лев Александрович Наумов

безоговорочным чудом. Потому, смею предположить, главное дело моей жизни – рассказать историю Алана Джонсона так, чтобы хоть кто-нибудь в нее поверил. Но пока я ума не приложу, как это сделать.

Телега

Я остановил его как-то поздним вечером, когда, уставший, возвращался из соседней деревни. Впрочем, «соседство» это весьма спорно, ведь до дома оставалось десять верст с гаком. Спросил, не подвезет ли он меня. Возница – а как еще прикажете его называть? – мотнул головой. Этот странный жест я почему-то принял за согласие и, не мешкая, взгромоздился на телегу рядом с ним.

Ехали мы молча. Утомленному, мне было не до болтовни, он же, как я потом узнал, никогда не слыл разговорчивым. Некоторые даже считали его немым.

Несмотря на то что путь оказался довольно долгим и все время мы сидели рядом на облучке, я его даже не разглядел. Хотя можно ли было тогда предположить, чем обернется наша встреча? А в противном случае с чего бы мне рассматривать какого-то возницу?!

Тем не менее мое внимание привлекли два обстоятельства. Во-первых, с телегой он управлялся довольно вяло и неловко. Похоже, дело было вовсе не в отсутствии навыка, а скорее в том, что мыслями держащий поводья витал где-то далеко и наша дорога его совсем не занимала.

Во-вторых, телега, судя по всему, была пустой. Нас залихватски подбрасывало на каждой кочке и колдобине, потому, невзирая на усталость, заснуть я даже не пытался. Кроме того, меня удивила конструкция повозки. Она представляла собой не открытый короб для размещения грузов, а закрытый, накрепко сколоченный ящик на колесах. Никакой крышки или дверцы в этом ящике не было. По крайней мере, я не смог разглядеть ее в потемках. Было совершенно неясно, как именно возница загружал поклажу.

Он провез меня мимо дома, на мгновение придержал лошадь, я спрыгнул, и телега незамедлительно двинулась дальше, потому мне не удалось предложить ему оплату или пригласить отужинать в благодарность. Честно говоря, тогда я обрадовался такому исходу из-за своей усталости, направился прямиком в дом, разулся в сенях и сразу, даже не выпив чаю, лег спать.

Интересные вещи начали происходить уже на следующее утро. Прежде ко мне, как к человеку пришлому, относились в деревне с естественной провинциальной нейтральностью, почти не отличимой от враждебности. Мужики воротили нос, женщины, завидев меня, сразу опускали глаза и пугливо переходили на другую сторону дороги, дети за спиной дразнились и хохотали. Но в то утро я впервые почувствовал себя здесь своим. Мужики приветственно кивали, женщины улыбались, не отводя взора, дети притихли. Впрочем, должен сказать, что моему сознанию не удалось тогда найти связь между изменением отношения ко мне и событиями прошлой ночи. Более того, я не придал произошедшему особого значения, решив, что, быть может, по местным обычаям три недели – достаточный срок, чтобы признать гостя. Но когда соседский ребенок принес мне буханку свежевыпеченного хлеба, крынку молока и миску ягод, стало ясно: что-то произошло. Приняв угощение с благодарностью, я поспешил по служебным делам на этот раз в другую, ничуть не более близкую «соседнюю» деревню.

Мне вновь пришлось возвращаться затемно, и тогда я впервые вспомнил о вознице. Правда, скорее не о том конкретном, а о любом. Спору нет, было бы крайне уместно встретить сейчас человека с телегой, который бы согласился меня подвезти. Собственно, в большинстве случаев мне удавалось сразу или чуть позже поймать попутку, потому по прибытии в эти края я и отказался от мысли самому нанять лошадь – все-таки это большая морока. Однако в тот вечер мне не встретился вообще никто, а значит, пришлось идти до самого дома пешком.

Так случалось время от времени, и ночные променады иной раз приносили немало удовольствия. Вернувшись голодным, я был рад наткнуться на дожидавшееся угощение, которое немедленно употребил.

Утром отправился к соседям, чтобы еще раз выразить благодарность и вернуть тару. Хозяйка встретила меня с улыбкой, что не отменяло ее чрезвычайного смущения. Я поблагодарил и собрался было уходить, когда внезапно она спросила:

– Дак каков он?

Вопрос прозвучал резко и звонко. Казалось, будто женщина долго собиралась с силами, чтобы его задать. Природное стеснение сдерживало соседку, будило сомнения, но вот наконец любопытство с силой вырвалось на свободу, ведь еще мгновение – и я бы исчез в дверном проеме.

– Кто? – Мне было неясно, о ком идет речь.

– Ну, ра́тай[13]… – сказала она, будто поясняла что-то само собой разумеющееся.

– Какой пахарь? – Я все еще не понимал, но использовал более привычное для меня слово.

– Тот… Ночью подвозил дак…

Я пожал плечами и покачал головой. Она закрыла глаза и с широкой улыбкой утвердительно кивнула. На этот раз жест был предельно ясным, но ситуация выглядела странно: мое телодвижение выражало недоумение, тогда как ее – глубокое понимание и благодарность за… ответ. Но я же ничего не сказал… Мне пришлось тоже улыбнуться. Было неловко, я поспешил уйти.

Некоторое время воспоминания о встрече с соседкой не давали мне покоя. О каком пахаре шла речь? Да и прошлой ночью меня никто не подвозил… Но вскоре эти мысли отошли на второй план – уж слишком меня поразили последствия нашего разговора. Видимо, женщина принялась рассказывать всем о моем визите. По деревне поползли слухи, причем, и это удивительнее всего, слухи сугубо положительные и добрые. Отношение ко мне стало еще теплее.

Прошло две недели. За это время мне трижды пришлось возвращаться из соседних деревень затемно. В первый раз меня подвез молодой парень, его старая телега была оборудована для транспортировки мяса, потому всю дорогу нас сопровождали мухи, а также запахи гнили и запекшейся крови. Мой попутчик был средним сыном из троих. Он жаловался на младшего брата, который недавно убежал из дому. Много рассказывал об отце, заставлявшем их работать и днем и ночью. Из-за этого бедняге никак не удавалось завести свою собственную семью. Пренебрежительно он отзывался о невесте старшего брата, но здесь, пожалуй, говорила зависть или даже ревность. Рассказал парень и о проблемах с неурожаем крыжовника, а также о том, где, когда и какая рыба пойдет на нерест. Отдельно юноша обратил мое внимание, на что следует ловить речного угря. Он не замолкал всю дорогу, потому я стал изрядно посвященным в подробности деревенской и его личной жизни. Признаться, по пути я добрым словом вспоминал того, прошлого возницу, который молчал.

Во второй раз меня подвозили мрачные косари, возвращавшиеся вчетвером, впотьмах, с какого-то темного дела. Оттого, наверное,