Женщина— апельсин - Нина Васина

Сердце у Волкова трепыхнулось, почувствовав добычу.

— Значит, так, — Ева стукнула по папкам рукой, подняв еще одно облачко пыли, — всех пенсионерок и инвалидов по обмену валюты убрать. Воров-карманников убрать, по налогам убрать.

— А что останется-то?

— Все убери, что я сказала, посмотрим, что останется. Мне нужен человек богатый, который сейчас сидит в СИЗО, не очень молодой, и чтоб статья ему была посерьезней, ну посмотри нарушения с растаможней, не знаю, может, тебе что интересное попадется.

К вечеру довольный и гордый Волков положил на стол Еве пухлую папку.

— И что, никакого выбора? — спросила Ева.

— Он один такой, мужик рисковый и очень обиженный! Нет, если ты мне скажешь точно, что ты хочешь делать, я мог бы еще посмотреть чего-нибудь, но мне показалось, что это то, что нужно.

«Рисковым» Антон Фомич Курин был потому, что по делу проходил серьезному и с большим сроком. Заместитель председателя спорткомитета, он обвинялся в финансовых аферах с растаможиванием партии автомобилей из Италии, в подделках документов по провозу спиртного. Более того, некоторая часть его обязанностей по работе расценивалась как коммерческая деятельность, причем незаконная, потому что на нее не было разрешения. С небольшой фотографии, прикрепленной к делу, на Еву смотрел слегка постаревший, но все еще готовый к подвигам комсомольский мальчик. Ева обычно лояльно относилась к нарушителям закона с прошлым комсомольских вожаков, понимая, что заложенный в них партией и народом огромный потенциал не так-то просто приглушить, проще дать ему реализоваться, а там разберемся с нарушениями.

Ева «влезла» в дело, забыв про время. Через пару часов она поняла, что дело стряпалось наскоро, что Курина подставили, быстро и не раздумывая. Она откинулась на спинку стула и вытянула ноги, расслабившись. Постучала ногтем по бумаге.

— Он должен быть очень обижен. — Ева сказала это сама себе, она привыкла к собственному кабинету и немного вздрогнула, когда услышала:

— А я что говорил! — Возбужденный Волков, оказывается, наблюдал ее старания и ждал похвалы.

— А ты чего радуешься? — Ева не верила Волкову.

— Так как же! При хорошем адвокате он запросто вылезет. Если мы ему поможем.

— А почему ты хочешь ему помочь?

— Мои интересы, Ева Николаевна, всегда самые простые и шкурные. Ну посмотрите, кого посадили, самого работящего, самого молодого из комитета. Он небось землю когтями рыл, а его попользовали — и в нору! Если мы правильно раскрутим его дело, вытащим хорошего работягу, он нам будет очень благодарен.

— Ну-ну, — сказала задумчиво Ева.

— Нет, он, конечно, что-нибудь нарушил, чего-то просто недосмотрел, а чего-то не знал, или от него скрыли. Обычно как бывает: дела такого рода заводятся по наводке тех, кто подставляет работягу. И никто в них глубоко не копается, преступник вроде уже есть, закон вроде уже нарушил, а что он один такую кучу гадостей наделал, так молодой же, способный, влепим его посильней, чтоб неповадно другим было!

— Я не пойму, в чем конкретно выражаются твои шкурные интересы? Ты что, Курину назовешь цену своего профессионального рвения на его счет?

— Там посмотрим, как все получится.

— Ты, Волков, не понимаешь одной важной вещи. Ты можешь чем-то помочь Курину только в том случае, если правильно и хорошо расследуешь все обстоятельства его дела и посадишь настоящих виновных. То есть тех, кто так лихо это дело на Курина закрутил. А это уже не исполнительные бывшие комсорги, это люди посерьезней.

— Я знал, Ева Николаевна, что вы умная женщина. Вы смотрите в корень!

Ева ошарашенно смотрела на Волкова, Волков, улыбаясь, смотрел на нее.

— Ну-ка… поподробней!

— Самое главное в таких делах найти хорошие и верные доказательства. А там посмотрим, кому они больше понадобятся — Курину, чтобы выйти, или его «отцам», чтобы не сесть!

— А ты парень с фантазией!

— Сработаемся.

Ева Николаевна попросила отправленное на доследование дело Курина Антона Фомича отдать ей и провести несколько допросов в изоляторе Бутырской тюрьмы.

— Гиблое дело, — сказал со вздохом Под-стаканов. — Никаких перспектив, так и будем мурыжить, мурыжить, туда-сюда таскать. И что Курина допрашивать, нервничает он очень, как бы с собой не того. Допрашивать надо других людей. Если ты дело хорошо изучила, то знаешь каких. Половина из них неприкосновенна, половина за границей.

— Я попробую, — сказала Ева.

— Пробуй, чего не попробовать, только нервы мне с этим делом не порти, я разрешения на допрос некоторых из них, — Подстаканов постучал по папке, — пытался в начале получить, спасибочки, с меня хватит!

Ева Николаевна в тот же день и допросила Курина Антона Фомича. Она увидела перед собой человека обозленного, здоровьем слабого и горящего огнем мщения.

— На кой черт все это надо? — спросил первым делом подследственный, не давая покоя своим рукам ни на минуту.

— Ваше дело направлено на доследование, выявлены некоторые недоработки.

— Да не смешите меня, ей-богу, там вообще одни недоработки! — Курин пробежал руками по рубашке на груди, захватил большими и указательными пальцами ткань и стал ее мять, словно проверяя на прочность. — Послушайте, не тратьте свое время, это все — туфта, самое главное сейчас для меня — это выйти отсюда, ну под залог, а?

— Вы мне симпатичны, — сказала задумчиво Ева, — но такое чувство, что вы торопитесь куда-то.

— Куда я тороплюсь, куда мне торопиться. — Курин забегал глазами, руки задвигались быстрей. — Посидишь тут, одна мысль останется — сбежать любым способом. А вы действительно следователь?

— Инспектор.

— Как же вас угораздило? Хотя, может, таких и надо… Слушайте, вы же не дура, если вы хотите это дело действительно раскрыть, то мне надо отсюда выйти, мне нужно буквально пару дней, понимаете?

— Я понимаю. Вы припрятали некоторые документы и теперь попытаетесь ими цосполь-зоваться. Либо вы просто быстро и нервно сбежите за границу, а припрятаны у вас не улики, а поддельный паспорт и виза. И в том и в другом случае я в проигрыше. Допустим, вы приносите неопровержимые доказательства на людей, которых мы не можем привлечь к ответственности… Вас затаскают, а толку никакого. А если вы просто сбежите, да что тут объяснять!

— Послушайте… Я должен вам сказать, мне недавно один надзиратель сболтнул, так, по-дружески: ты, говорит, нервный стал и дерганый, срок тебе светит большой, я тебя понимаю. А вчера опять: «Что-то мне лицо твое не нравится, ты хочешь кончить с собой?» Ничего вопросики, а? Как вы не понимаете, он же это специально, ему так приказано… Он сейчас меня сюда приводил, вы только посмотрите на него! Меня хотят убить, а сделать так, что это я сам.

Ева посмотрела на часы. В комнате повисла тишина, легкий шорох пальцев Курина по своей одежде напоминал мышиную возню в грязном белье.

— Ладно, — сказала она, собирая бумаги в папку. — Я скажу вам честно, ваше дело очень трудное и бесперспективное. Оно из тех дел, которые расследуются годами, понимаете? Я приду к вам на днях еще раз, посмотрю, что можно сделать. — Ева нажала кнопку вызова.

— Зачем вы приходили? — закричал Курин, как только вошел охранник. — Вы же ничего не спросили по делу, что происходит, кто вас послал?! Почему вы женщина? — кричал Антон Фомич, вырываясь и брызгая слюной. — Зачем вы здесь? Кто из них вам нужен? Я все скажу, все!

На пропускном пункте Ева попросила прислать к ней надзирателя того этажа, где сидел Курин. Она вышла во внутренний двор и оглядывала, закинув голову, решетки на маленьких окнах.

— Звали? — Перед ней стоял довольно старый человек, лицо серое, маленькие глазки, пронзительно черные и любопытные, нос картошкой, большая лысина.

— Я хотела поговорить с вами о Курине.

— Это мальчик из спорткомитета, что ли?

— Вы знаете дела всех своих подопечных? — Ева отметила, что маленькие глазки перестали ее сверлить и забегали по сторонам.

«Еще один со шкурными интересами», — подумала она.

— Ну, как сказать, уж больно он нервный, я уже докладывал… А что надо-то?

— Я сейчас с ним говорила. — Ева говорила чуть приглушенно, она подбирала слова с трудом. Как можно было сказать быстро и внятно незнакомому человеку, что он загонит своими шкурными интересами подследственного действительно в петлю!

— Да что я, не понимаю? — вдруг горячо и тревожно зашептал надзиратель ей в лицо. — Мне до пенсии год, я своим местом дорожу, я и так докладную написал бы, вот те крест! — Он неуловимо быстро перекрестился. — Я его отговаривал, ну куда отсюда сбежишь!

— А он? — сказала Ева, понимая, что своей медлительностью напугала надзирателя: он подумал, что на допросе Курин ей что-то сообщил.

— А он — достань и достань! Я все насмехался над ним: ну будет у тебя этот план, — за такие деньги, что он обещал, можно дом купить, а не план! План — это же не побег, что с ним делать, только что рассмотреть хорошенько и понять, что дело — труба. Нет, правда, была у меня такая мысль даже, написать докладную про этот план и попросить ему этот самый план и дать, чтобы он понял, отсюда нельзя сбежать! Так ведь тоже опасно, отчается — кончит с собой!