Паладины госпожи Франки - Татьяна Мудрая

— По какому праву вы взыскиваете в свою пользу наш долг Саир-шаху?

— По праву победителей, естественно. Совет полагает, что шах занят улаживанием отношений с вашим ставленником и поэтому у него просто руки не дойдут отломить свой кусок пирога — если можно так выразиться насчет и субъекта, и объекта.

— Вы циник к тому же… Это на многие годы разорит нашу страну и принудит каждую женщину и ребенка считать крохи хлеба в своей ладони.

— Неужели так скверно? Совет полагает, что война с шахом была для вас довольно-таки выгодным предприятием. Во всяком случае, такой оборот дел отучит вас видеть в сражениях источник дохода, а в себе — избранников Божиих, — отчеканил герцог.

В разгар их спора лакей объявил:

— Господин бургомистр, ее светлость ваша супруга просит спешно принять ее.

Она и в самом деле так торопилась, что даже не успела переодеться, только поверх своего излюбленного вязаного рубища накинула синий горностаевый покров.

— Сэр Стагирит, я осведомлена о содержании нынешней беседы. Если у вашего лорда не достанет средств уплатить динанскую дань, может быть, это его выручит? — спросила наша Франка с самым серьезным видом.

В ее ладони, открытой ему навстречу, лежал маленький золотой с английским гербом.

Тот самый.»

Между ночью и рассветом двое сидят за столом в парадной гостиной. «Что за роскошь у этих папистов, — неприязненно думает Стагирит; — а еще норовят нажиться за наш счет. Золотой и серебряной посудой набит даже не поставец, а буфет во всю стену до потолка, с резьбой и богемскими хрустальными стеклами, которые и сами по себе драгоценность. Фрукты в плоской китайской вазе: абрикосы из Эро, вяленый виноград из Палестины, а эти «сосновые яблоки» еще незрелыми везут сюда из Нового Света… Со всеми народами торгуют: своего бы здесь были разве сосновые шишки.»

— Так вы, госпожа герцогиня, и впрямь воровка, если не денег, то военных секретов? На пару с вашим… э… безумным попом.

— Диким Попом, уважаемый сэр, если уж вам угодно было помянуть старое. Разве шпионить за соседом не в порядке вещей в мире, которым овладел дьявол?

— И ополчали на нас наших же граждан: полукровок, иудеев и так далее.

— Каюсь. Мы уже тогда предвидели, что с вами неизбежно придется воевать, и заручались поддержкой в глубоких тылах.

— Вы грубо откровенны. Не как дворянка, а…

— Как истая мужичка, вы хотели сказать? Так договаривайте, я не обижусь. Мой батюшка, и верно, был мужик, да еще из беглых холопов. Вошел в купеческое дело, возглавил городскую гильдию и жутко разбогател.

— Вот оно. Вы, совладельцы и наследники неимоверных богатств, упрекаете нас в том, что мы были счастливы в прошлой войне, а сами хотите нажиться на этой — и обескровить целый народ.

— Не обескровить, а скорее обезжирить. Те из вас, кто привык жить своим трудом, а не ростовщичеством, изготовлением и поставкой оружия, всегда сумеют себя прокормить.

— Недостойно победителя — учить побежденного и торжествующего — мстить униженному. Но уж тогда и я скажу без прикрас. Всё, что нас тут окружает, — он широким жестом обвел комнату, — ювелирное мастерство, и плоды тучной земли, и языческие роскошества в часовне и библиотеке, и нега вашей спальни — это плоды честного торгашества вашего супруга? Не смешите меня. Такое преуспеяние не бывает честным.

— Разве только что оно — зримое доказательство благодати Божией, которая навсегда почиет… — подхватила Франка чуточку в нос. — Почему к католику нельзя приложить те условия игры с Богом, которые установлены для протестанта? Ох, простите. Я не собиралась вас дразнить, но хотела только сказать, что можно получать прибыль даже с простой купеческой честности. С нами любят иметь дело. И всё же мы заговорили не о том. Мы обсуждаем не герцога и меня, а вас, англичан. Если милостивый Господь определил для вас победу, чреватую поражением, то почему бы вам не принять это поражение с достоинством?

— Он Сам свидетель, я пытался, — Стагирит склонил голову, нахмурясь. — Не забывайте, я тоже был на поле. Сотни ужасных смертей, сожженные трупы, тяжелораненые, которых вы не имеете права держать в плену, по вашим же обычаям, — но не отдаете. Беззаконное оружие гябров, которое навевает страх. Саир всё же не использовал его в борьбе за свой трон, хотя и мог бы: а вы?

— Тут я признаю свою вину, — совсем просто ответила Франка. — Мы не вполне знали, что творим. Слишком многое было поставлено на карту, и мы попросту боялись. Однако вспомните, что одни и те же силы запретили в равной мере и фосфористую нефть, и ваш порох, а первыми переступили через запрет вы, а не гябры и Гэдойн. Силы эти стоят над нами всеми, мы служим им и перед ними ответственны. Ну а ваших больных мы пытаемся здесь, у себя, вылечить, чего вы никогда не сумеете.

— Обирая нас до нитки, протягиваете милостыню. И фигурально, и прямо. Тоже прикажете снести с достоинством?

— О, неужели вы не поняли, — Франка тихо рассмеялась. — Значит, вы и впрямь не узнали своего подарка. Протестантам следовало бы почаще читать жития святых. Может быть, тогда вы вспомнили бы, как Франциск Ассизский на одном пиру подал богатым милостыню корками хлеба, что насобирал Христа ради. Вы думаете, здесь, в доме, всё мое? Нет, Леса. Мы с мужем только держатели этого богатства: для приема таких, как вы, для оказания чести всякому, кто переступит порог и скажет «Я гость», для того, чтобы не держать золота под спудом, а воплощать его в прекрасные и памятные вещи. А монетку я даю — как всё, что я имею на самом деле. Как знак, что мы с Даниэлем готовы помочь так же скрытно, как в тот раз, и так же глухо сберегать наши общие тайны.

Ее голос был на удивление ясен и умиротворен, и это, наконец, передалось ее собеседнику.

— Вы, кажется, хотите внушить мне, что жить войной так же скверно и опасно, как…

— Мешать брагу с вином, досточтимый сэр. Но более об этом ни слова! Я подозреваю, что нас подслушивали всё это время, потому что теперь этот человек удалился не вполне бесшумно. Молите Бога, чтобы он был вашим сторонником, а не моим. Эти стены услышали немало ваших резкостей в мой адрес.

Сэр Джейкоб хотел возразить, но она перебила, слегка усмехнувшись:

— Не надо оправдываться. Я и так понимаю, что люди куда хуже в своих речах, чем в мыслях, и в поступках, чем в глубинной сути.

— А я просто боялся, что ваше хорошенькое и вечно юное личико заворожит меня так же, как в первую нашу встречу, — он добродушно и облегченно хмыкнул. — Потому-то и напускал на себя грубость в тот раз, когда юному лорду было… э… нехорошо, и изо всех сил пытался разозлиться сегодня вопреки своей вине. Хотя здешняя роскошь и впрямь бьет в нос и режет глаза.