Последний полустанок - Владимир Иванович Немцов

до троса, ремня у Тимки нет. Да и все равно ремнем ничего не сделаешь — трос сильно натянут.

Внизу родная Земля. Горы, как расплавленным оловом, залиты лунным светом. Черные долины, где, точно искорки в золе, вспыхивают огоньки селений. Блестящая бетонированная дорога рекой течет вокруг горы и прячется в ущелье. По дороге плывут, как пароходы, тяжелые грузовики и несут перед собой светящиеся веера.

Из глубины взлетает вверх веселая песня, стеклянные дробные звуки саза, похожие на трели мандолины.

Земля манит, спокойная, счастливая, протягивая к нему, как заботливые руки, ветви раскидистых буков.

Ветер свистит над головой. Трос дрожит, как натянутая струна. Вадим вцепился в него, подняв руки, словно в последней мольбе о помощи.

А за ним, распластав черные, как пиратские паруса, крылья, летит птица, привязанная на шнурке.

Глава шестнадцатая

Здесь о «Ноевом ковчеге», о стенной печати и чистых, нет, даже стерильных руках. А в основном это грустный рассказ о влюбленных, которым автор искренне сочувствует.

Аскольдик оказался существом довольно мстительным. И нечего тут ссылаться на воспитание в семье, в школе, в комсомоле. Да, родители потакали всем его капризам, но в доме царила весьма благодушная обстановка — ни ссор, ни скандалов. Любвеобильные супруги воспитывали в сыне самые лучшие, добрые чувства, помогали бедным родственникам, заставляли малыша кормить рыбок и по утрам целовать бабушку.

В школе мальчика любили, он был тихим и ласковым. В комсомоле ценили за умелое оформление стенгазеты, за деловые выступления на собраниях и за то, что у него никогда не бывало двоек. Ведь двоечники страшно подводят коллектив.

И все же, несмотря на столь идиллическое воспитание, Аскольдик, как уже было сказано, таил в себе подлую мстительность, о которой никто не мог подозревать. В самом деле, откуда у девятнадцатилетнего парня такой позорный пережиток?

Раньше оскорбления смывались кровью. Око за око! Зуб за зуб! Да и сейчас какой-нибудь распоясавшийся хулиган может пригрозить обидчику ножом или поколотить обидчицу. Мерзко, конечно, но все же и это бывает.

Аскольдик тоже не прощает обид. Он оскорблен в самых своих лучших чувствах. Обыкновенная незаметная девчонка, и вдруг: «Сорняк, мальчишка». Да как она смеет!

В глубине его злого сердечка притаилась и другая обида. Поярков, конечно, постарше, он уже кое-чего достиг в жизни, но нельзя же только с ним проводить время. Мало ли какие пойдут толки?

Именно это старое и ржавое оружие выбрал Аскольдик для своей мести.

— Что вы скажете, Риммочка, по поводу нашей тихони? — спросил Аскольдик, провожая ее в столовую. — Липнет к женатому человеку. Хоть бы людей постеснялась.

— Хиба Поярков женатый? — оживилась Римма и, вспомнив, что Аскольдик совсем не знает украинского языка, перешла на русский: — Кто сказал?

— Я сплетен не собираю, — с достоинством ответил Аскольдик. — Но подумайте сами, человеку, наверное, уже за тридцать. Можно было успеть обзавестись семьей? Так или нет?

— Не знаю. Намекала я Анне Васильевне, чтобы спросила своего ухажера. Обиделась, губы надула. Говорит, что это ее вовсе не интересует.

— Прикидывается. А скажите, пожалуйста, почему они всегда вместе? В ресторане мы их видели? Видели. С работы кто ее провожает? Сам главный конструктор. А нам плевать, что он главный. Не таких осаживали! До того обнаглел, что даже в столовой у всех на виду садится вместе с лаборанткой.

Римма кокетливо опустила глаза.

— Вы тоже иногда рядом со мной садитесь.

— Мы люди свободные, нам всё можно. Да и потом все знают, что здесь самая обыкновенная дружба. Ничего плохого не подумают.

— И у них, наверное, дружба, — стыдливо потупившись, с полуулыбкой заметила Римма.

— Скажите вашей бабушке. Сам видел, как Поярков у нашей тихони руку целовал. Кстати говоря, у нее это не первый роман. Я краем уха слышал, что на прежней работе она даже выговор по такому делу схлопотала. Не верите? Спросите у Толь Толича.

Римма повисла на руке Аскольдика и, оглядевшись по сторонам, горячо зашептала:

— Расскажите, расскажите! Я давно догадывалась…

Но что мог знать Аскольдик? Как-то Медоваров намекнул ему: не очень, мол, золотко, заглядывайся на эту скромницу. Девица она опасная. Как ни пытался Толь Толич выяснить, что за история с ней приключилась и за что она получила выговор, девица лишь стискивала зубы и бледнела. Явно романтическая подоплека, хотя в личном деле сказано просто: выговор за нарушение трудовой дисциплины. Медоваров шутливо намекнул на Багрецова — никакого впечатления, но стоило только упомянуть фамилию Курбатова, как Мингалева изменилась в лице и, не говоря ни слова, вышла из кабинета.

— Ясно, что ее этот Курбатов бросил, — безапелляционно решил Аскольдик. — Теперь она бегает за другим начальником.

Римма не преминула об этом сообщить подружкам. Аскольдик тоже кое-кому сказал доверительно. С тех пор Нюру провожали любопытными взглядами все, кому только было не лень. Если видели ее одну, то сразу же удивленно шарили глазами вокруг — нет ли здесь Пояркова?

В перерыве, как всегда, Серафим Михайлович ждал Нюру, чтобы идти в столовую, но сегодня Нюра проскользнула другим ходом и села за стол к Римме и Аскольдику.

— Правильно, Анна Васильевна, — шепнула ей Римма.

До этого она улучила подходящий момент, когда поблизости от Нюры никого не было, и предупредила:

— Вы не обидитесь, если я кое-чего скажу?

Нюра ласково улыбнулась.

— Думаю, что нет.

— Разговоров вокруг вас очень много. Я-то, конечно, не верю, мало ли что люди брешут. Но ведь нельзя же так. — Римма как пчела жужжала над ухом. — Все на глазах и на глазах. Сам-то он должен понимать или нет?

Нюра нервно передернула плечами.

— Я не вижу здесь ничего плохого. Человеку сейчас тяжело. Неудачи, срывы… Ему хочется бывать со мной. Вот и все.

— Помните, когда вы были в ресторане? Ничего особенного, а люди взяли и придумали, что вы совсем домой не возвращались.

— Мало ли на свете грязных сплетников.

— Не чую, на що вам эти байки сдались? Можно сразу всем рты заткнуть. Не бывайте с ним на глазах, тогда и разговоров не будет.

Предупреждение Риммы подействовало. Если Нюра раньше ничего не замечала — ни двусмысленных улыбок, ни шепота за спиной, то сейчас она чувствовала, как ее обволакивает липкая паутина сплетни. Как тяжело дышать! Как страшно жить! Она встречала Толь Толича и видела