Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин

этой самой бутылкой, из которой он сейчас поливает цветы. Тут бы уж он наверняка на меня посмотрел. Я представил себе, каким был бы его взгляд, и раздумал спрашивать про бутылку.

– Скажите, – заговорил я со спиной капитана, завод у которого все не кончался. – А если бы я хотел заявить о пропаже человека, это тоже к вам?

Капитан поставил бутылку и повернулся ко мне.

– Вы хотите заявить о том, что кто-то пропал?

– Да! Пропала Лидия Павловна Скороходова. Вчера уехала со своего дачного участка на станции Дубки на утренней электричке. А в свою городскую квартиру не приходила. Телефон выключен.

– Это ваша родственница? Какого года рождения? – стал спрашивать Волков, но я так и не понял, заинтересовался ли капитан моим случаем, потому что теперь он сел к компьютеру и за монитором его лицо было мне не видно.

– Я не знаю, какого года рождения. Она моя учительница. В смысле была, когда я в школе учился.

– С ее родственниками связывались? – к оротко бросил из-за монитора капитан.

– Нет. Я знаю, что у нее есть дочь. И муж дочери. И еще у них есть ребенок, внук Лидии Павловны.

Капитан вздохнул и сказал:

– Ну, вот смотрите. Я проверил сейчас по оперативной базе: за вчерашний и сегодняшний день ДТП с наездами не было. Точнее, было одно, но там бомжиха. Если ваша учительница не опухла от пьянства и не была одета в шубу, босоножки и тренировочные штаны, то явно не она.

– Не она, – как можно скорее согласился я.

– Ну, еще драка с гастарбайтерами в автобусе. Но серьезно пострадавших там не было. Что тут еще… Семейная разборка. Проверим, кого разыскивают. Нет, никаких похожих обращений я не вижу. Если хотите, можете, конечно, написать заявление, но как правило, все-таки начинают беспокоиться родственники. Свяжитесь с ее дочерью, может, там что-то известно.

Говорил, а сам опять ходил по кабинету, включил электрический чайник, взял с полки книгу, передвинул опять стул.

– Ну я тогда пойду? – спросил я.

– Когда будут новости по вашей витрине, мы с вами свяжемся, – пообещал Волков. Я вышел и пожелал ему мысленно, чтобы в нашем городе свершилось наконец какое-нибудь стоящее, настоящее, леденящее душу преступление, которое поручили бы раскрыть ему. Появился бы, например, какой-нибудь маньяк, убивающих молодых девушек совершенно особенным способом. Но потом спохватился и решил, что лучше не надо нам тут леденящих душу преступлений.

На улице тем временем уже почти стемнело, и я вдруг понял, что очень устал. Вспомнил, как утром еще сидел на крыльце домика в Дубках, и мне показалось, что это было не утром, а в детстве. А еще я вдруг подумал, что давно ничего не ел, и в животе открылась зияющая черная дыра. Я понял, что если сейчас в нее что-нибудь не закинуть, то она поглотит меня целиком. Зашел в первое же кафе, которое увидел. Хотелось заказать что-нибудь такое, что могло бы спасти мне жизнь, и я попросил принести борща. Его подали в керамическом горшочке с ложкой белоснежной сметаны, россыпью зелени и куском ржаного хлеба. Я ел и думал, что никакой кредит и ипотека, никакой Витюша – «владелец заводов, газет, пароходов» – не отнимет у меня этого праздника – съесть тарелку ароматного, обжигающего борща, красного, как жажда жизни. Ксюха говорила, что мне надо носить красную рубаху, потому что красный цвет отражает мою сущность. Она тогда еще училась в университете, как раз на последнем курсе, и, когда мы были у кого-нибудь в гостях, любила щегольнуть своим интеллектом, вспомнить что-нибудь, что слышала в тот день на лекции, поговорить о витальности, акционизме или каких-нибудь других -измах. Называла меня то гедонистом, то эпикурейцем. А дома за милую душу наворачивала сайру прямо из консервной банки и обзывала меня нищебродом. Зачем я сейчас о ней вспомнил?

Дома я еще раз позвонил Лидии Палне. Но ее телефон так и оставался выключенным.

Утром

Раннее утро, еще только светает. Пять часов, ни машин, ни пешеходов пока нет, только туман белой дымкой стелется над асфальтом. Перед зданием выстроились все полицейские, которые служат в этом отделении. Они стоят, поеживаясь от промозглой утренней сырости, позевывая и поглядывая на часы. И вот наконец звук приближающегося мотора. Все замирают, стоят навытяжку и напряженно вслушиваются. Из предрассветных сумерек выезжает черная бронированная машина. Сначала из нее выходят два автоматчика и только потом – полковник с кейсом в руках. Устанавливает кейс на специально подготовленный столик, вытаскивает магнитную карточку, которая висит у него на шее на толстой серебряной цепочке, вставляет ее в специальную щель в кейсе, потом набирает секретный код, и кейс открывается. Полковник достает из кейса ключ – большой, крупнее его ладони, матово блестящий от ежедневных прикосновений. И вот полковник идет вдоль строя и заводит каждого полицейского. Прикладывает ключ к груди и трижды поворачивает. Из вялых тряпичных кукол полицейские превращаются в подтянутых и смекалистых борцов с преступностью. Заряда хватит до следующего утра. Из-за угла за пробуждением заводных полицейских наблюдают два бандита. Все преступники города рассказывают легенды об этом ключе, мечтают испытать его действие на себе и в то же время боятся этого. Если выкрасть ключ, полицейские станут бессильными и сонными, начнут отращивать животы и брать взятки. И тогда уже преступники будут по вечерам выстраиваться где-нибудь неровными шеренгами, чтобы самый главный авторитет приезжал и заводил каждого бандита этим ключом. И все ночи напролет они будут творить черт-те что по всему городу – пока завод не кончится. Правда, некоторые старые опытные бандиты не верят в то, что ментовский ключ может подойти к преступной душе, и считают, что заведенный этим ключом уголовник может умереть на месте.

И приснится же такое! Это все после разговора с капитаном Волковым.

Прямо после завтрака я позвонил Илларионову. Он чем-то подавился даже, когда меня услышал, и сказал:

– Слушай, ты, карась мелкий, сколько ты еще мне нервы будешь трепать? Ты хочешь от меня телефонным звонком отделаться? Значит, так, чтобы через час был здесь и отрапортовал по форме. Понял? Без этих твоих выкрутасов.

Я все время жду, что он скажет еще «Кар-рамба!» или что-то другое в пиратском духе. Когда я впервые увидел его, крупного, с большими руками, хромого на правую ногу, в широких джинсах, я сразу решил, что в молодости он работал пиратом. А не по моде просторная штанина скрывает деревянный протез. Обувь, правда, он носил обыкновенную – иногда ботинки, иногда кроссовки, но мысль, что он ходит на деревянной ноге, мне очень нравилась.