Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии - Эмиль Абрамович Паин

Очаги национальных движений

Политические движения, имеющие целью создание или восстановление национального государства

В годы хрущевской оттепели наиболее радикальные национальные движения, выдвигавшие задачи обретения государственной независимости, проявились только в тех регионах Советского Союза, в которых политический национализм имел давние исторические корни и вполне сложился еще в XIX веке, как в Литве и в Западной Украине (в Галиции). А вот в Латвии и Эстонии национализм не имел столь давних корней и реально оказался более слабым политически в первые послевоенные годы. Несмотря на разный уровень политической мобилизации национализма, во всех этих регионах он принял форму повстанческих вооруженных движений, действовавших с 1940‐х до середины 1950‐х годов; а в Литве последние партизаны проявляли себя еще и в 1960‐х (были убиты или арестованы между 1962 и 1965 годами). Национальные движения, выступавшие за независимость своих национальных территорий, развивались по другим законам, чем этнические брожения на большей части территории СССР, хотя в Балтийских республиках и в Западной Украине, так же как и в других регионах Советского Союза, проявлялась одна и та же, уже отмеченная нами, закономерность — протестная активность усиливалась по мере роста политических надежд у основной массы населения. Только эти надежды были неодинаковыми в разных регионах Советской страны. На большей ее части люди связывали свои ожидания лучшего будущего с приходом к власти нового коммунистического лидера — «истинного ленинца», который приведет страну к построению «правильного социализма». В это же время лидеры партизанских движений в западных регионах возлагали надежды на изменение международной обстановки, на рост поддержки независимости их республик со стороны Запада, а также на то, что во внутренней политике неумелые действия местных советских наместников еще больше подтолкнут западных украинцев, литовцев, латышей и эстонцев к массовому вовлечению в партизанскую войну. И эти надежды имели под собой основания, по крайней мере в Балтийском регионе. Известные американские исследователи партизанского движения в Балтии считают, что беспрецедентно большой приток гражданского населения в партизанские отряды начала 1950‐х годов был связан с крайне негибкой советской политикой: «Советы считали каждого, кто пережил германскую оккупацию, немецким пособником»[350]. Ситуация усугублялась тем, что милиция и другие силы правопорядка в Балтии в основном формировались из русских и других приезжих, что усиливало впечатление оккупации[351]. С начала 1950‐х начался массовый завоз рабочей силы в республики Балтии, и это тоже укрепляло массовое недовольство местного населения.

Большие надежды национальные движения возлагали на перерастание холодной войны между Советским Союзом и странами Запада в настоящую войну. Иллюзорность таких надежд стала очевидной лидерам вооруженной оппозиции уже к концу правления Хрущева, а в эпоху Брежнева Запад фактически признал Балтию частью СССР и временами даже стал выдавать советским властям беглецов из нее. Так, в 1972 году в Литве состоялся судебный процесс над матросом С. Кудиркой, который пытался бежать в США с борта советского корабля и был выдан американцами советским властям[352]. А вооруженное подполье Западной Украины и вовсе не имело шансов на поддержку западных стран. С уменьшением надежд на победу в борьбе с советской властью и на внешнюю помощь в этой борьбе стала затухать вооруженная форма движения сопротивления.

На нескольких примерах мы хотим показать и подчеркнуть, во-первых, локальную ограниченность, нетипичность национальных движений в Прибалтике и в Западной Украине для политической жизни послевоенного Советского Союза; во-вторых, ошибочность весьма распространенного в политической науке представления о том, что национальный протест является прямым и неизбежным ответом на имперское подавление народов. Как раз названные регионы показывают, что одного лишь социального или политического притеснения недостаточно для появления политических протестов, нужны еще и политические ресурсы, появляющиеся при определенном уровне свободы, воспринимаемой массовым сознанием как значимая ценность.

Почему украинское национальное движение родилось в Западной Украине?

Вопрос о генезисе украинского национализма с его идеей создания единого украинского национального государства уже много лет является остро дискуссионным в научной литературе[353]. Мы выскажем свою точку зрения лишь по двум из дискутируемых вопросов: о причине появления украинского национализма именно в Галиции и о связанном с этим вопросе о роли властей Австро-Венгрии в появлении украинского национализма в качестве антироссийского проекта. Начнем с последнего.

Современные и наиболее авторитетные версии теории национализма неодобрительно относятся к концепциям «заговора», объявляющим такие исторические явления, как национализм, исключительно плодом чьей-то субъективной воли (властей или частных лиц). Историки и политологи считают такие концепции поверхностными и исторически недостоверными, хотя и не отрицают того, что украинский национализм, зародившийся во второй половине XIX века в Галиции, испытывал на себе влияние властей Австро-Венгрии. Есть множество свидетельств тому, что у Вены был политический интерес к использованию украинского национализма в международной политике, во взаимоотношении с Россией, особенно в канун и в период Первой мировой войны[354]. Вместе с тем подавляющее большинство исследователей отмечают, что этот интерес не был определяющим для развития украинского национализма и появился не сразу. Первоначально украинский национализм не мог быть антироссийским, ведь в момент своего появления он органично сочетал в себе два течения — русское (русофильское) и украинское (автономистское). Активисты этого движения первоначально (в 1850–1860‐х годах) вообще говорили о едином «украинско-руськом народе»[355]. Отголоски представления о едином русско-украинском народе сохранялись до конца XIX века и отразились в названии первой украинской партии — «Русько-украинская радикальная партия» (РУРП).

Вена, управляя империей, в которой политически доминирующая этническая группа (австро-немецкая) составляла меньшинство, была вынуждена соглашаться на этническую автономизацию, но как раз украинская группировка в Галиции, как сугубо автономистская вплоть до выдвижения идеи создания независимого украинского государства, была для австрийцев опаснее, чем русофильская, занятая прежде всего решением сугубо культурных задач, например защитой православия в окружении преимущественно католического населения региона (в нем поляки-католики составляли более 60 % населения, тогда как восточные славяне менее 30 %). Политика России в XIX веке также не провоцировала Вену на поддержку украинского национализма. Россия не давала повода для упреков в заигрывании с галицийскими русофилами, поскольку изначально демонстрировала высокую подозрительность ко всякому самодеятельному движению, особенно тому, которое называло себя украинским, хоть и с русофильскими нотками. Петербург проводил ярко выраженную охранительную политику по отношению ко всему, что могло напоминать национализм, автономизацию, а также появление снизу политических партий. Российское самодержавие пыталось не допустить распространения подобной крамолы с австрийской части Украины на российскую. К 1890‐м годам русофильская ветвь «украинско-руського» движения стала быстро слабеть, в условиях слабого внимания к себе со стороны России, а еще в большей мере в условиях бурного развития украинского национального самосознания, обусловленного комплексом факторов, явно