Мираж - Владимир Рынкевич

   — Да, но... — начал Троцкий с обычным своим выражением лица человека, обречённого говорить неприятную правду.

   — Никаких «но»! — обрезал Ленин. — Расстреливать каждого, оставившего свои позиции. От рядового до командующего. И на Южный, к Егорову, членом военного Совета только Сталина. Сейчас же отдавайте приказ.

   — Если снимать войска с Западного фронта, то первой придётся пустить Латышскую дивизию.

   — Именно! Именно латышей. Они набьют морду Кутепову. Но где же связь? Он же знает, что всё решается сегодня!

   — Связь Бонч организовал?

   — Да. С какими-то учёными профессорами. Аж через Стокгольм. Полная секретность.

Троцкий открыл записную книжку.

   — Вот здесь у меня пропускная способность железной дороги Смоленск—Брянск с учётом реального наличия подвижного состава...

Раздался звонок.

   — Да. Сергеев, — сказал Ленин, взяв трубку. — Сразу скажите, что с продажей леса? Продан? Да? — Ленин с радостной улыбкой подмигнул Троцкому. — Разумеется, до весны. О цене поговорим здесь.

Положив трубку, он мгновенно превратился в мудро-спокойного, легко перебирающего десятки вариантов решений, убеждённого в правоте каждого своего движения руководителя государства.

   — Итак, Лев Давыдович, немедленно вводите в действие директиву. Пилсудский сказал «да». Это означает, что до весны на Западном фронте Польская армия не будет вести военных действий. И мне не нужна ваша пропускная способность. Мне нужно знать точно время начала наступления Латышской дивизии на кутеповцев.

   — Послезавтра.

   — Нет. Завтра. Вот, смотрите, Лев Давыдович. Этот флажок я ставлю на карте в точку Великие Луки и пишу время. Прошу вас поручить своим помощникам ежечасно докладывать лично мне, где находится Латышская дивизия.

   — Да, но это же десятка два эшелонов.

   — Главный эшелон: стрелки, пулемётчики, артиллеристы. Завтра они должны вступить в бой, не дожидаясь прибытия остальных эшелонов. И не забудьте приказ о назначении Сталина.

   — Владимир Ильич, Егоров слишком интеллигентен и не сможет в необходимых случаях противоречить Сталину.

   — Будет соглашаться с ошибочными решениями Сталина — расстреляем. Будет отстаивать верные решения — станет хорошим красным командиром.

И Суворов, и Наполеон, и другие настоящие полководцы не сидели в штабах за сотни вёрст от войск, а выезжали прямо в боевые порядки и руководили боем. Теперь Главнокомандующий находился за 600 километров, командующий армией — за 450 от военных действий, но по всем документам именно Деникин и Май-Маевский руководили войсками, наступающими на Москву. Кутепов никогда не позволял себе говорить об этом и даже думать, но...

Сам он из штаба командовать не мог. Выехал в дивизию Скоблина, который тоже не любил далеко уходить от передовой линии, нашёл полковника в деревушке за Кромами. Вокруг глухой осенний лес, и куда ни посмотришь, так и ждёшь, что появится оттуда нечто неожиданно грозное и беспощадное. А так — тишина. Лишь изредка где-то далеко постреливают.

В штабе дивизии допрашивали пленного. Скоблин доложил генералу обстановку и, кивнув на пленного, добавил:

   — А это у нас новости. Красноармеец 2-го полка Латышской дивизии. Нашли при нём.

На столе партийный билет, десятирублёвые золотые и замшевый мешочек с бриллиантами.

   — Как взяли? — спросил Кутепов. — Сам сдался?

   — Его взял в схватке штабс-капитан Внуков, — сказал Скоблин.

   — Так точно, — подтвердил Внуков.

   — Ви меня прикладом в грудь, и я упал. Иначе не взяли, — проговорил с некоторым акцентом высокий широкоплечий пленный красноармеец.

   — Когда прибыли сюда? — спросил Кутепов.

   — На рассвете разгрузился эшелон. За ним ещё эшелоны. Вся дивизия.

Кутепов кивнул на дверь. Скоблин приказал увести пленного. Латыш сказал:

   — Виноват, господин генерал, прошу вас только, чтобы меня расстреляли как солдата, а не в затылок.

Кутепов мрачно кивнул.

   — И ещё, — латыш вдруг засучил левый рукав гимнастёрки и снял браслет с золотыми часами. — Господин офицер, вы меня взяли. Возьмите часы себе на память. Не этим же перебежчикам отдавать, — он кивнул на конвойных солдат. — Сегодня у вас — завтра у нас.

Штабс-капитан Внуков взял часы, рассмотрел и протянул их Кутепову:

   — Ваше превосходительство, посмотрите, какая надпись.

Кутепов прочитал вслух: «Лучшему солдату Красной армии — Лев Троцкий».

Кутепов мог заметить, что у Скоблина в глазах сверкнуло нечто человеческое, и, наверное, жизнь солдата могла бы продолжиться, но Кутепов не заметил, и латыша увели.

   — Они оголяют польский фронт, — сказал Кутепов. — Это тысяч сорок штыков, если не больше. И все на нас.

   — Мы же не захотели заключать союз с Пилсудским.

   — Но Польша и без союза с нами находится в состоянии войны с Красной Россией.

   — Поляки могли договориться с Лениным. Им не нужна Единая неделимая.

   — Поляки всегда предавали Россию, и вот опять! — воскликнул Кутепов.

   — Ещё не всё выяснилось, — сказал Скоблин, опуская взгляд. Опытный и дисциплинированный офицер, он не позволял себе демонстрировать отрицательное отношение к начальнику, а к Кутепову оно начало теперь возникать.

За лесом громыхнуло с такой силой, что тряхнуло избу, задребезжали стекла. Ещё не начал затихать первый гром, как земля сотряслась от нового взрыва, ещё более сильного. Гроза уже не затихала. Загудели зуммеры полевых телефонов, доносивших срочные сообщения с передовой.

   — Всё выяснилось, — сказал Кутепов. — Латыши начали наступление.

15 октября красные войска взяли Кромы. Один батальон дроздовцев был полностью уничтожен. Кутепов собрал в Орле в штабе корпуса совещание. Полковник Скоблин предложил свой план: поскольку свежие красные войска наступают на левый фланг из района Брянск—Карачев, а правый фланг корпуса и Орел находятся в безопасности, собрать все части в кулак и разбить войска красных в районе Кромы. Фронт правого фланга можно растянуть.

Скоблин говорил спокойно, внешне нисколько не переживая за судьбу своего плана — хотите берите, хотите нет, — обводил взглядом присутствующих, но по этому взгляду чувствовалось, что мысли полковника обращены куда-то вглубь его стратегических предложений. На командира корпуса он смотрел так же рассеянно, не выражая просьбы о поддержке, не пытаясь быть особенно убедительным, знал, что его план единственно правильный и должен быть принят. Так нет же!

   — Я не могу оголить правый фланг корпуса и оставить без защиты Орел, — сказал Кутепов. — На Кромы, Николай Владимирович, для выполнения своего плана направьте только 2-й полк.

Скоблин молча кивнул и опустил взгляд — опасался, что Кутепов заметит с трудом скрываемое профессиональное презрение. Разве можно мельчить войска в такой обстановке и не предпринимать решительных действий?

   — Я переношу свой штаб в Курск, — продолжал Кутепов. — Штаб Корниловской дивизии остаётся здесь.

20 октября полковник Скоблин своей властью приказал оставить Орел.

В штабе корпуса Кутепов собрал совещание большинства офицеров — всех, кто оказался поблизости и не был занят службой.

На большой карте на стене — в центре Москва. Чуть южнее, совсем недалеко, всего 300 километров — Орел. Здесь остановилась чёрная стрела кутеповского корпуса. На её пути к Москве несколько разрозненных красных кружков разбитых красных войск. Слева от Карачева большие жирные красные стрелы, впивающиеся в бок 1-го корпуса.

Генерал кратко охарактеризовал обстановку и попросил высказаться всех желающих, начиная с младших офицеров. Сразу поднялся штабс-капитан Яскевич, это был уже не прежний мальчик, а опытный офицер, но говорил он, волнуясь:

   — Моё мнение таково. Прежде всего надо приказать всем штабам выйти из вагонов, а свои обозы, больных и раненых отправить как можно дальше в тыл. Затем собрать в один кулак все наши полки и обрушиться ими на Латышскую дивизию. Латыши уже сильно потрёпаны корниловцами, и 1-й корпус без сомнения уничтожит всю Латышскую дивизию. Все остальные советские полки будут потом не страшны. Мы снова возьмём Орел, и, не задерживаясь в нём, нам надо будет идти быстрым маршем на Москву. За Орлом, кроме только что мобилизованных частей, мы никого не встретим и Москву возьмём. Это произведёт сильнейшее впечатление на все красные армии. Карты большевиков будут спутаны, советские войска потеряют управление. Наверняка кавалерия Будённого будет громить наши тылы, но с нею быстро случится то же, что было с казаками Мамонтова, — обозы разбухнут от награбленного добра, и весь её порыв спадёт. Удар Будённого по Харькову был бы даже полезен для тыла, многим поневоле пришлось бы взяться за винтовки...