Социалистический реализм - Анатолий Логинов

– Это не помехи, это я галету грызть пытаюсь.

– Arschloch ты все-таки, Ганс. Потерпеть не мог, грызун? Я уже собирался связистам уши надрать за плохое состояние аппаратуры и наверх сообщать о готовящемся польском наступлении, – похоже, Фриц все-таки слегка развеселился.

– Ну, так надери, лишним не будет, а я со вчерашнего дня не жрал и теперь не дают. Что сказать-то хотел?

– Двадцать седьмой полк подошел, скоро нас сменят – смотри, чтоб твои ребята по ним не врезали сгоряча. И кончай жрать, мать твою, когда с тобой командир разговаривает! – наконец-то командир стал похож на себя, улыбнулся Ганс.

– Угу, принято. Отбой.

Отложив наушники, Ганс снова взялся за банку консервов – война войной, а кушать-то хочется! А возникающие проблемы можно решать и за едой.

– Куно! – за спиной тут же послышалось негромкое шуршание листвы. Когда шуршание смолкло, Ганс, ненадолго оторвавшись от еды, продолжил.- Обойди все взвода и предупреди, что скоро нас сменят армейцы – пусть смотрят повнимательней, чтобы под их видом польские диверсанты не пролезли.

Шуршание стало удаляться. Ганс дочистил банку, аккуратно закинул ее в специально вырытую ямку в стенке окопа. Пленные говорили, что имеющиеся у противника приборы позволяют засечь любую железяку, да и на тепло реагируют. Так что теперь окопы специально перекрывали жердями и засыпали землей, а найти валяющеюся рядом с укреплением железку стало вообще нереально.

Это не первые три дня. Ганс откинулся к стенке и, приказав радисту наблюдать за окрестностями, прикрыл глаза. Эх, какой-то Scheisskerl здорово подшутил над всем миром и, особенно, над бедным Гансом и его ротой. Тогда, увидев польские пограничные знаки и самоуверенных панов, пытающихся изобразить границу на немецкой территории, Нойнер озверел и рванул в бой без размышлений, тем более что тяжелой техникой у противника и не пахло. Первая атака закончилась неожиданно быстрым разгромом слабовооруженных поляков, зато потом к ним подошло подкрепление…

А к вечеру Ганс вместе с командиром батареи штугов оберштурмфюрером Хорстом Крагом и подъехавшим Кнохляйном уже осматривали поле побоища. Солдаты деловито строили в колонну собранных по ярам и буеракам пленных. Выглядели поляки неважно, повинуясь отрывистым командам конвоиров, словно автоматы, они смотрели вокруг обезумевшими глазами, но на ногах стояли более-менее твердо – всех, кто был серьезно ранен и не мог идти, добивали на месте, чтобы не возиться.

Фриц подвел общий итог наблюдениям:

– Мда, неплохо мы поработали.

– Еще бы, два боекомплекта расстрелять, да еще и по ограниченному пространству…

– Кому как, моим штугам и одного за глаза хватило.

– Ага, зато вовремя. Фриц, видал те керогазы, что штуги на въезде в поселок подбили?

– Видал, правда, так и не понял, что это за катафалки бронированные.

Ганс с Хорстом весело засмеялись. Они успели осмотреть поле боя и уже выяснили, что это за 'звери'.

– Не ты один! Пошли, посмотрим вблизи, тогда будет наглядней…

Троица офицеров развернулась и вскоре выбралась к въезду в деревню, где и стояли, жидко дымя, три упомянутых автомобиля, странных, но, несомненно военного назначения. Вернее стояли только два из них, так как третий буквально развалился на части, превратившись в бесформенную груду железа, отдаленно напоминающую сложившийся карточный домик.

– Бронеавтомобили, – разочарованно отметил Кнохляйн, – и что такого? Напоминают наши времен рейхсвера, для перевозки пехоты.

– То-то и оно. Только бронированы намного сильнее. Мы уже посмотрели, и наш спец по взрывчатке Бруно уверяет, что они и мину могли выдержать.

В этот момент будущее и показало свои клыки. Из-за недалекой рощи неожиданно выскочило несколько странных летательных аппаратов. На каждой из похожих на автожир-переросток, что-то вроде кабины от виденного Гансом американского Дугласа с приклепанным к ней длинным хвостом, машине висело по несколько странных трубчатых устройств, почему-то напомнивших Гансу о 'небельверферах'. И как он понял в следующую секунду, не зря напомнивших. Аппараты зависли. На концах труб вдруг вспухли клубы дыма. Офицеры упали за бронированный борт подбитого бронетранспортера, с ужасом наблюдая, как взрываются одна за другой пытающиеся съехать с дороги самоходки. Уничтожив бронетехнику, аппараты развернулись практически на месте и открыли огонь по залегшим пехотинцам из пушек и пулеметов. Несколько очередей попали прямо в построенную колонну пленных, разбросали в сторону не успевших залечь охранников. Уцелевшие поляки, воспользовавшись гибелью охраны, бросились врассыпную. Залегшие эсэсовцы открыли по ним огонь. Некоторые из бегущих сразу упали, но остальные продолжали зигзагами мчаться в сторону спасительного леса. Нойнер увидел, как Куно и еще один эсэсман, имени которого он вспомнить почему-то никак не мог, установили пулемет на колесе подбитой машины. Длинная очередь задела один из автожиров-переростков. Он как-то странно завилял, задымил и начал падать куда-то за рощу. Остальные резко разлетелись в сторону и быстро скрылись за горизонтом. Офицеры, ругаясь, вскочили и устремились к своим солдатам и горящим штугам…

– Идут, – прервал размышления Ганса радист. Действительно, по траншее к командному пункту двигалась группа пехотинцев во главе с гауптманом. Поздоровавшийся с Гансом, гауптманн удивленно посмотрел на собравшихся неподалеку от КП эсэсманов.

– Это вся ваша рота?

– Да, херр гауптман. Все что осталось за три дня. Учтите, что поляки не любят пехотных атак и рукопашного боя. Они обстреливают позиции дальнобойной артиллерией, бомбят с реактивных самолетов, утюжат боевыми геликоптерами, бьющими по вам тучами ракетных снарядов. В атаку же идут под прикрытием легких бронированных машин с автоматическими пушками и тяжелых танков. Если первые еще можно уничтожить, то вторые малоуязвимы – поражаются только в борт, и то артиллерийским огнем. Зато если вам удастся сойтись вплотную, им даже их автоматические карабины не помогут. Слабоваты они в коленках, камрад. Учтите.

– Благодарю. Надеюсь, нам не придется воспользоваться вашими советами. Говорят, идут переговоры. Поэтому вас и отводят с передовой – вашу дивизию называют, – капитан поморщился, но продолжил, – военными преступниками.

– Да неужели, – ничуть не удивился Нойнер. – Спасибо, херр гауптман, нам об этом уже давно известно.

– А о том, что вашего командира требуют выдать англичанам, а многих из вас – евреям, вы еще не слышали? Учтите, это не слухи, у меня знакомый в аппарате гауляйтера, я вчера с ним разговаривал.

– Спасибо, херр гауптманн, буду знать, – теперь Ганс понял, чем был расстроен Кнохляйн. Надо же – военные преступники. И не боится же капитан 'быкоообразных' заявлять такое ему прямо в лицо. Поистине, мир перевернулся. Verdammte Scheisse!

РУВД Фальгарского района Ленинабадской области.

Ходи Кенджаев, старший сержант РКМ НКВД

Ходи Кенджаев, дежурный по управлению, позевывая, бил мух. Их много слетелось на сладкий запах арбуза, только что съеденного личным составом отдела. Работы не было. Таджикистан есть Таджикистан. Проходят годы и века, в долинах возникают и рушатся великие державы, строятся города, приходят новые народы… А в горах Согдианы всё остается так же, как и при Искандере Зулькарнайне. Пробили новую дорогу вдоль Зеравшана. Кое-где даже асфальт положили. Впрочем, это событие только для вездесущих мальчишек. Мало ли в горах дорог?! А асфальт… Вчера не было, сегодня есть, завтра опять не будет. Прогнали баев. Сделали колхоз. Разве это важно?Раньше возили урожай баю. Сейчас – на сборный пункт. Завтра опять повезут баю. Сарай-то один и тот же…

Горы вечны и неторопливы, как таджикские аксакалы. А горцы спокойны и флегматичны, словно горы…

Товарищ Молотов сказал по радио, что Советский Союз перенесли в будущее, и что война с немцами отменилась. Перенесли так перенесли. Горы переживут и двадцать первый век, как пережили девятнадцатый и половину двадцатого. И сотни веков до этого. Горы вечны. И пока они стоят, таджики будут жить по законам предков.

Старший сержант Ходи Кенджаев был философом. Правда, он и слова такого не знал. Но разве это имеет хоть какое-нибудь значение… Философ – такой человек, который, даже занимаясь каким-либо делом, размышляет о возвышенном. Например, руки бьют мух, а в голове думы о судьбе таджикского народа. От обоих занятий сержанта отвлек скрип открывающейся двери.

– Салам алейкум, уважаемые!

– Ваалейкум ассалам, ата, – ответил Ходи, – присаживайтесь к нашему дастархану, – и мотнул головой младшему сержанту Хамзалиеву.

Исмаил философом не был, но знак сержанта понял: на изобразившем дастархан канцелярском столе сами собой появились чайник, парящий из надколотого носика, и несколько пиал. Все верно, философ ты – не философ, а гостя надо встречать согласно традиции. Тем более, такого гостя! Ведь зашел к ним аксакал. Нет, Аксакал! С большой буквы. Настоящий. Таких уважают ровесники и слушаются джигиты даже чужих родов. Высокий, с прямой спиной и уверенной походкой. С властным, почти молодым, но очень мудрым взглядом. Россыпь морщин, четко прорезанных на темном лице. Такие лица бывают у тех, кто прожил жизнь в горах, и продолжает проводить на высоте бОльшую часть времени. Незнакомый, что само по себе удивительно. Кенджаев думал, что знает всех жителей района. Мальчонку какого мог пропустить, но не столь заметную фигуру. Пожалуй, лишь 'железный' Шамси, глава рода Абазаровых, может сравниться с гостем в статности. Они и похожи… Наверное, и близки возрастом. Но 'железному' Шамси девяносто, хотя он крепок, как арча горных ущелий. Неужели и гость так же стар?