Мой встречный ветер - Анастасия Зарецкая

медленно расстегивает пуговицы рубашки, а затем через голову натягивает на себя эту футболку, чисто черную.

Затем он предложил переодеться мне. И над моим нарядом пришлось размышлять куда дольше. Пашка перебрал футболок пять, чистых и аккуратно сложенных, пока я не спросила, чем они все его не устраивает. И Пашка, тщательно отводя глаза, ответил — боится, что я в них не влезу. Меня охватило недоумение — по какой такой причине?

В общем, Пашку смутило наличие у меня груди. Хотя, признаем честно, если она просматривается в этом платье, поскольку оно плотно прилегает к телу, это еще не значит, что я не должна вмещаться в мужские футболки.

Выбрала себе сама. Темно-коричневую. Затем возникла следующая проблема — скажем так, проблема низа, и Пашка выделил мне шорты на завязочках, чтобы я могла подтянуть их под свою фигуру и не остаться без штанов в одно внезапное мгновение.

Переодеваться я пошла в ванную. Успела поумнеть за десять минут. Футболка на мне висела свободно, даже очень, так что от фигуры мгновенно ничего не осталось. Зато шорты, будь они на полмиллиметра более узкими, я бы уже не смогла на себя натянуть. Вот тебе и раз.

Когда я вернулась, Пашка уже читал инструкцию.

На секунду он оторвал от неё взгляд и посмотрел на меня. Буркнул, что я прекрасно выгляжу, и вернулся к чтению.

Я тоже взглянула на инструкцию для приличия. Один раз. Затем покосилась на Пашку — хотелось еще раз спросить, действительно ли он находится в здравом уме, если смеет поручать мне такие ответственные штуки. Но он был так увлечен текстом, что спрашивать я передумала. И начала мешать. Не в том смысле, что решила процесс нарушить, а краску. Маленький тюбик перенести в большой бутылёк, взболтать. И ничего сложного. Главное, следить, чтобы в процессе протекания реакции ничего не взорвалось.

(Что это за реакции такие, которые могут превратить всего-навсего покраску волос в поле боя?)

Пашка в прямом смысле за голову схватился, когда наконец заметил, насколько я продвинулась в своем развитии. Мне даже стало его немного жалко, но отступать назад было уже сложно.

Потом у нас порвались перчатки, которые лежали в коробке. Порвались в тот самый момент, когда я начала надевать первую… Благо, Пашка додумался взять запасные. А затем сломалась напополам ручка кисточки, когда я проверяла ее на прочность… Запасной кисточки у нас не было, пришлось довольствоваться обломками.

Емкостью для краски выбрали симпатичную зеленую мисочку, которую Пашка вытащил, похоже, из кухонного гарнитура. Подставкой под кроваво-красную кисточку мы выбрали трепетно-белый листок бумаги, потому что и мне, и Пашке стало жалко использовать подобным образом его стол.

А на самого Пашку мы натянули пакет, который он зачем-то купил для коробки краски. Проделали в нем отверстие с закрытой стороны и натянули пакет через голову. Так что Пашка сидел теперь как сосиска. Пакет было жалко, но футболку — куда жальче.

Увы, для меня пакета не осталось…

Но вот подготовительный этап, занявший еще сорок, а то и больше минут моего гостевания, закончился. И началось искусство?..

Ещё куда большая череда смущений, будет правильнее сказать.

Мне было непривычно касаться Пашки таким образом — ушей, лба, волос… Мне в принципе было непривычно касаться Пашки, да и в целом — находиться настолько близко к нему, чуть-чуть даже нависая сверху… Его тело излучало мягкие волны тепла, и я улавливала их своим.

А тут еще такая зона… интимная. Я никому не позволяю касаться своих волос, а ушей тем более — сразу мурашки бегут по всему телу.

Более чем уверена, что профессиональных колористов подобные глупости не смущают. Но это была просто я, а это был Пашка, и в голове мгновенно зароились мысли вперемешку со словами, которые говорил относительно Пашки Ник. И я подумала — с какой целью он пригласил меня к себе домой? Может, не так уж и нужна ему была эта покраска волос? Но никакого другого повода, чтобы мы вдруг оказались так близко друг к другу, Пашка не смог придумать…

Это все была, конечно, чушь.

Я знаю Пашку вот уже целый год, и за это время он не проявлял по отношению ко мне никакой подобной пакости. Так что в нём сомневаться точно не стоит.

То ли по подсмотренным когда-то техникам, то ли согласно собственным фантазиям я решила красить Пашку, постепенно смещая пробор — сначала окрасила прядки по центру, затем пошла почему-то вправо. Минут за десять этого творческого процесса, когда я окрасила часть, может, восьмую головы, а также Пашкин лоб, уши, шею и свои руки по локоть, он вдруг предложил:

— Давай поговорим о чем-нибудь.

И я чуть кисточку не выронила. А мне, вообще говоря, по многим причинам опасно ее ронять.

— О чем, например?

Мы уже много чего успели обсудить на кухне. Но я не сомневалась, что у Пашки найдется еще много тем для разговора.

— Ну, например…

— Слушай, а у тебя, может, ватный диск есть? Чтобы я краску стирала с кожи. Не отмоешь ведь потом.

— Есть. Принесу.

И он как-то слишком резко поднялся со стула, едва не столкнувшись со мной. Буркнул «прости» и спрятался в ванной.

Я ждала его минуты две, честное слово. А, может быть, и больше. Вернувшись, Пашка никак не объяснил своё отсутствие. Молча протянул стопку — штук пятнадцать, наверное, — ватных дисков. Я кивнула. И положила их на стол.

Кажется, и он испытывал что-то вроде неловкости. Однако попытки завязать разговор все-таки не оставил. Спросил:

— Как ты относишься к признаниям в любви?

Я не выронила эту злосчастную кисть. Я собой горжусь.

Пашка не стал смотреть в мою сторону — боялся помешать моей работе? Или посмотреть боялся — после таких вопросов?

— Замечательно, — ответила я.

— Просто прекрасно, — пробурчал Пашка.

— Невероятно.

Я не собиралась сдаваться первой.

Или даже так скажем — я собиралась говорить (слушать) что угодно, но только не это. Знаю, что так неправильно, что от подобных разговоров не убежишь, и рано или поздно они случатся. Но у меня одномоментно быстрее забилось сердце и задрожали руки, и мне захотелось завершить этот диалог как можно скорее, чтобы вернуться к своему привычному состоянию.

— Отлично. А если без шуток?.. — Пашка прокашлялся. — У тебя ведь… был молодой человек.

— Был.

Уже лучше.

Говорить о моих первых и единственных пока отношениях было неприятно, но легко. Потому что я уже всё в них для себя поняла. Ещё бы — после нашего расставания я думала об этом