Больше, чем игра - Станислав Романов

Раньше этого здесь не было, — тупо уставившись на зеленые каракули, подумал Егор. Его начало охватывать предчувствие неудачи.

Постояв и поразмыслив еще немного, Егор пришел к выводу, что незнакомая ранее надпись на стене еще ничего не определяет — в конце концов, он проходил этим участком улицы пару дней назад, а граффити могла появиться хоть вчера, хоть полчаса назад. Но, несмотря на приведенные самому себе доводы, уверенность в успешном возвращении домой была сильно поколеблена. (Если уж говорить откровенно, она, эта уверенность, была повержена наземь и жалко корчилась в пыли…)

А дом был так близко.

И так далеко…

Егор, напрягая воображение, восстановил в памяти двор, полузатоптанные чахлые газоны, кучку страшненьких железных гаражей, качели, песочницу, малолетнюю ребятню на качелях и в песочнице, молодых мамаш с колясочками, старушек на лавочке возле подъезда и, наконец, наиболее тщательно, саму дверь подъезда — с обрывками объявлений, расклеиваемых ЖЭУ и извещавших о временном отключении воды, газа или электричества. И уж конечно — без всяких там электрозамков и домофонов.

Он вообразил все это насколько мог явственно и с этим образом в голове медленно стронулся с места, прошагал до конца забора, перешел улицу Володарского, свернул во двор…

Железную коробку домофона на дверях подъезда Егор разглядел издалека, от угла дома.

Облом. Второй способ также не сработал.

А двор-то, между прочим, был почти такой, каким Егор и представлял его: гаражи, качели, песочница, мамы с колясками, шумные дети, тихие старушки…

Все же это был не тот двор. И город был не тот. И мир был не тот…

Все чужое.

Егор почувствовал, что он страшно устал, что у него болит голова и что ему хочется есть. В этом мире было только одно место, куда он мог вернуться. Егор достал из кармана рубашки свой единственный эмберский козырь; он так устал, что ему было все равно, что подумают люди вокруг, когда вдруг увидят его фокус с картой.

Но фокус не удался. Из-за утомления, головной боли или по какой-либо другой причине, но Егор не сумел оживить рисунок на карте, сколько ни таращил глаза. Промучавшись несколько минут, он горестно вздохнул, убрал карту в карман, вернулся на улицу и уныло побрел на остановку троллейбуса.

Возвращение домой откладывалось на неопределенный срок.

7

Воронин вернулся со службы домой в начале восьмого — поздновато, но в эти дежурные недели всегда так. Он отужинал в кругу семьи, затем жена и дочь отправились в комнату за очередной порцией мексиканского, бразильского, а может, и российского мыла. Воронин остался на кухне один.

Из головы не шло нынешнее посещение квартиры Егора. Точнее сказать, мысли Воронина все время возвращались к тем самым чистым кускам ватманской бумаги на письменном столе, и к пузырьку с черной тушью, и к тонкому чертежному перу.

Вполне определенный набор предметов.

Егор что-то рисовал, прежде чем исчезнуть.

Ну, рисовал, ну и что? Егор ведь художник, он постоянно что-то рисует…

Но — нет, чем больше Воронин думал об этом, тем вероятней ему казалась мысль, что Егор рисовал не просто что-то — карту он рисовал, эмберский козырь, и он его нарисовал-таки, и, судя по всему, испробовал на себе его действенность.

Может быть, Воронину очень хотелось поверить именно в такой расклад, ведь принцы уже довольно долгое время пытались найти художника, достаточно начитанного и способного нарисовать магические карты. Дворжецкий смог создать Лабиринт (или нечто, что выполняло роль Лабиринта), но вот эмберские козыри он нарисовать не смог, как ни старался. Денис Брагин, на которого возлагали надежды и братья Беловы, и сам Дворжецкий, — погиб, не успев совсем ничего. Егор Трубников… Он тоже был вполне подходящим кандидатом, и Воронин давненько присматривался к нему. Воронин задумал исподволь завлечь Егора в принцы, постепенно приоткрывая ему грани тайны. И это ему, наверное, удалось бы, но этот чертов Ёсицунэ словно с цепи сорвался… Однако, Егор — молодец, доказал, что может за себя постоять. Из него получится отличный принц Мерлин. И он, безусловно, по-настоящему хороший художник.

А игра без козырей выдыхалась…

Да, может быть, Воронину и хотелось принять желаемое за действительное, а, может быть, и нет. Во всяком случае, эту идею следовало обсудить кое с кем. С Дворжецким.

Воронин пошел звонить по телефону.

Дворжецкий был дома.

— Алло, — сказал он. — Дворжецкий. Слушаю вас.

— Воронин, — назвался Вороин и спросил: — Ты из дома в ближайшее время не собираешься уходить?

— Нет.

— Хорошо. Я зайду к тебе поговорить.

— Ладно, заходи.

Затем Воронин позвонил в милицию, дежурному офицеру майору Белову:

— Алексей Андреевич, мне нужно из дома отлучиться на некоторое время. Если что случится, то звоните Дворжецкому, я буду у него.

— Понятно, — сухо сказал Белов. Он все еще держал обиду на Дворжецкого за то, что тот не позволил ему сразиться с убийцей брата и отомстить. И на Воронина Белов тоже был обижен — за то, что тот, отговаривая от дуэли, неосторожно сказал, что Ёсицунэ может победить только хороший фехтовальщик. Получалось, будто Воронин считает Белова плохим фехтовальщиком.

Повесив трубку, Воронин усмехнулся на Белова. Обижен он, видите ли. Ему, можно сказать, жизнь спасли, а он дуется, как мышь на крупу. Ну и черт с ним! На обиженных воду возят…

Личной машины у Воронина не было, поэтому до дома Дворжецкого приходилось добираться общественным транспортом. Маршрут до трамвайной остановки Воронин выбрал таким образом, чтобы пройти мимо дома, в котором жил Егор Трубников. Воронин не поленился, поднялся на пятый этаж, понажимал на кнопку звонка квартиры 22. Никто не открыл дверь — хозяина по-прежнему не было дома. Воронин вздохнул — зря тащился! — спустился, вышел на улицу и продолжил путь к остановке трамвая.

К Дворжецкому Воронин добрался через полчаса после телефонного звонка.

— Привет, — сказал Дворжецкий, открыв Воронину дверь. — Проходи на кухню.

Отчего мы всегда зовем друг друга на кухню? — подумал Воронин, разуваясь. — Наши жены, встречая подруг, приглашают их в комнату, усаживают в кресло или на диван и щебечут под аккомпанемент невыключенного телевизора. Мы же — на кухню, всегда на кухню.

— Чай или кофе? — гостеприимно спросил Дворжецкий.

— Спасибо, но я только что отужинал дома, — вежливо отказался Воронин, присаживаясь на табурет.

— На тот случай, если ты все-таки передумаешь, чайник я поставлю. — Дворжецкий повернулся к плите, зажег газ, поставил на огонь чайник и бросил через плечо, как бы невзначай: — Я сегодня имел беседу с Вершининым, пытался обсудить с ним наши общие дела.